любимую работу (она уже учительница), едет через всю Россию в далекий северный поселок, где условия и для севера тяжелы. Мы не без страха ждем их встречи — жизнь сложна, а эти двое, столь близкие друг другу, все- таки друг друга никогда не видали.
Каждый из нас, наверное, дорого бы дал, чтобы быть невидимым свидетелем этого подневольного свидания. Мне. нетрудно представить себе, каким пришел он — остриженный наголо, в чем-то черно- сером, руки (давняя тюремная привычка) за( спиной и много старше своих тридцати шести. Он, наверное, таким и пришел, а в душе его был великий ужас, потому что он уже посмотрел в окно.
«Вдруг у окна появилась девушка,— расскажет он потом.— Я замер. Она! Сердце куда-то ухнуло! Такая, какой видел ее в воображении и на фотографии... Да нет, лучше, гораздо лучше. Вот тут-то на меня напал страх, навалился, как глыба, не передохнуть. Ни сомнений, ни надежд — не останется! Не может, да и не должна остаться здесь, в Якутии, эта рыжеволосая юная девушка... Видел только улыбающееся лицо Жени и конвоира, не сводящего с нее восхищенных глаз: такую не каждый день здесь увидишь».
А вот их свидание ее глазами: «Я вошла в комнату, взглянула на Толю, в его глаза, и поняла, что творится с ним. А он сел в сторонку, растерянный, робкий, такой подавленный. Я сама подошла к нему, села рядом, взяла за руку». Ну, конечно, это она сразу все поняла, она взяла за руку.
Я не стану пересказывать дальнейшее развитие событий, очень бурных, и отошлю читателя к повести В. Елисеевой «Так это было». Я хочу остановиться на двух этих — полярных — женских образах, Тамары Павловны и Жени Перовой, жизнь не так уж часто дает нам возможность увидеть такую полярность. Странно, ведь в их жизни много общего, обе работают, и та и другая загружены неизбежными хозяйственными заботами и работами, обе и сумки таскают, и полы моют, и обеды готовят. И все-таки они полярны.
Тамара Павловна — человек созидающей профессии (инженер), но по совместительству еще и разрушитель. Вот так и получается: пока одна шумно выжигает все окрест себя, другая тихо и прилежно выращивает. Женя Перова вооружена чисто по-женски — пониманием (вот так подойти к человеку и догадаться, что с ним происходит); терпением (кстати, оно в природе женщины, может же она часами вязать и, если надо, часами с терпением Пенелопы распускать связанное); способностью переждать, перетерпеть трудную минуту (в этом особое, чисто женское мужество); умением заманить, зазвать с собой, передать свою уверенность в жизни; помнить о цели, когда захлестывают бытовые трудности может быть, самые мучительные и для отношений опасные) — целый арсенал возможностей и средств. Тамара Павловна все это оружие растеряла.
Две женщины, одна выполняет свою жизненную задачу — уменьшает в мире количество зла. Другая работает за Медузу Горгону — вместо того, чтобы вносить лад, сеет раздоры и брызжет ядом вместо того, чтобы врачевать.
Их позиции неизбежно определят и их собственную судьбу. Зачем Тамара Павловна рвется к се мейному лидерству? Ведь ее близкие, в том числе и дети, которым она, конечно, желает счастья, все они начнут потихоньку уносить ноги,— но уже не с кухни, а из ее жизни вообще. Останется тогда наш жалкий лидер, узурпатор ненужной власти у разбитого корыта, в тяжкой обиде и страданиях, в совершенном непонимании того, что произошло.
Женственность? Потаскай сумки, постой в очередях, постирай, уберись, приготовь — и попробуй тут остаться женственной. Спору нет, непосильна стала женская нагрузка, и тут действительно проблема трагическая, но ведь нагрузка ложится на всех, а такие характеры, как Тамара Павловна, обычно стараются как раз свою нагрузку переложить на других. Она — и это в ней главное — любит руководить и воспитывать, указывать и приказывать, в семье и на работе (и даже в магазине и в автобусе). Главное в ней — глубокая уверенность в своем праве вмешиваться в чужие судьбы, давить и ломать (на какой бы ступени социальной лестницы она ни была и какую бы должность ни занимала). Дело не в том, кто какие сумки таскает, дело в жизненной установке, на мир она или на вражду.
А не слишком ли черна она у меня, Тамара Павловна, не слишком ли однопланова? Ведь люди сложны, многослойны, в них совмещается и хорошее и плохое, именно этому научила нас великая литература. Нет абсолютно добрых и абсолютно злых.
Тут необходимо сделать отступление.
Абсолютное зло и добро — понятия нравственно- философские, связанные, конечно, с жизнью (ина че зачем бы они были нужны), но от нее отвлеченные и подчас весьма далеко. Стоит им реализоваться, и разом становится видна их относительность, взаимосвязанность и сосуществование в одном и том же лице. Да, человек сложен, многослоен, в нем в неодинаковых пропорциях соединены черты, подчас настолько противоположные, что в различных ситуациях он бывает разным. Только примитивная этика делит людей на добрых и злых — в одной древнерусской пьесе («Комедия о рождестве» Даниила Туптало, XVII век) добрые силы (Вера, Надежда, Любовь и прочие добродетели) в громе великолепного хора наступают на силы зла — Зависть, Злобу и другие пороки, теснят их и заставляют исчезнуть. Казалось бы, предельное простодушие, наивность полудетского сознания, для нас уже невозможные.
Все это так, но бывают случаи, когда подобные сложности неминуемо сводятся к простоте. Когда перед человеком — да, многослойным, перепутанным, разным — встает вопрос, недвусмысленно встает и грубо, порядочен он или низкий негодяй, тогда и создается ситуация двух лагерей; мгновенно возникают незримые рвы и бастионы, воздвигаются невидимые баррикады (всеми, впрочем, ясно ощутимые). И происходит то самое столкновение впрямую, которое изобразил нам древнерусский автор.
Сколько раз приходилось мне видеть это в жизни!
Ну, к примеру. Жила на свете Серафима Михайловна, славная приветливая старушка, незлобивая, и то обстоятельство, что она носила на голове резиновую грелку, ничуть не роняло ее в глазах окружающих. Была она работяща, опрятна, но все же __ возраст! И потому ездила к ней племянница ее покойного мужа, помогала — никаких других родственников у Серафимы Михайловны не было. А грелку, которую носила, она аккуратно повязывала шелковым платком, однако самого факта ее ношения на голове от друзей не скрывала, охотно поясняя, что резина назначена предохранять ее голову от электрических лучей, которыми через потолок жжет и мучит ее соседка; по той же причине Серафима Михайловна спала под особым одеялом, собственноручно сшитым ею из резиновых грелок, зеленых и красных: дело в том, что у верхней соседки по ночам собирались диверсанты.
Когда старушка попадала в руки медицины, диверсанты вроде бы утихали, но потом вновь начинали бесчинствовать... Если Серафима Михайловна звала на помощь, соседки вели ее наверх, раскрывали двери, показывали: никого нет, и она успокаивалась. Верхняя соседка сперва было протестовала против доставшейся ей странной роли, но женщины в доме ее уговорили: не обращай внимания, она же безвредная, безобидная. И как в семье, где делают вид, будто не замечают, что бабушка малость выжила из ума, так и дом делал вид, будто не замечает.
Племянница Серафимы Михайловны жила далеко, у нее была своя семья, они решили меняться, чтобы быть ближе друг к другу — и подали соответствующее заявление об обмене. Было лето, племянница уехала в отпуск, поручив Серафиму Михайловну вниманию соседок.
И вот однажды соседи увидели, что у подъезда стоит машина, груженная вещами. Возле распо ряжался какой-то крупный молодой человек (про женщин говорят «пышная», например, «пышная блондинка», этот был «пышным шатеном»), которого грузчики называли Володей.
— Отойдите от машины! — грубо крикнул он сбежавшимся женщинам.— Не то пропадет еще чего- нибудь.
Серафима Михайловна уже сидела в машине и ласково кивала им головой: «Все хорошо, все хо рошо». Володя вскочил в кабину, хлопнул дверцей, и машина отбыла. Так скоропалительно совершился обмен, целью которого было «приближение к родственникам и поселение в чудном зеленом массиве».
К родственникам Серафима Михайловна приближалась странно, поскольку грузовик ехал в проти воположную от них сторону; некоторое время он скакал по разрытым буграм какой-то стройки, потом пошли свалки, потом потянулись корпуса, в одном из которых оказалась квартира, предназначенная Серафиме Михайловне. Была осень, и деревья светились золотом.
Оставшись одна, она, очень довольная тем, что, уехав, перехитрила диверсантов, весело раскла дывалась, а потом легла спать. Счастливая, легла и совсем было заснула, как вдруг... Сатанинский грохот обрушился на нее и заставил вскочить на ноги. «Война!»
Но то была не война, а железнодорожная сортировочная станция, скрытая от ее глаз деревьями. Это
