Говард был удивлен, когда Джулия согласилась, что пора рассказать Уиллу правду.
— Я давно думаю об этом. Просто не знаю как.
— Хочешь, я скажу? — вызвался Говард.
— Нет, ведь это я решила хранить тайну — значит, и открыть ее должна я.
Но ей не хватало смелости, а время шло.
Однажды на исходе марта зимнее солнце наполнило дом прохладным, нездешним светом. Увидев, что из комнаты Маркуса струятся лучи, Джулия приоткрыла дверь, решив, что там горит лампа. Говард навел в комнате порядок, одежду сдали в благотворительный магазин, комиксы выбросили. Но плакат с Ганешей остался на прежнем месте: Говард наотрез отказался от него избавляться, ведь Ганеша устраняет препятствия, а в жизни Ламентов препятствий хватает с лихвой. Джулия посмотрела на пузатого бога: сломанный бивень, торчащий вверх хобот и мудрые, всепрощающие глаза.
Джулия задумалась о препятствиях, что мешают ей жить, и вспомнила лишь одно — тайну, что до сих пор хранила от сына.
Плакат висел над ночным столиком, на котором лежал раскрытый томик Шекспира. Джулия заметила, что некоторые строки подчеркнуты. Листая страницы, она нашла много отмеченных отрывков. В основном монологи, которые Маркус читал вслух девочкам: «Быть или не быть», речь Марка Антония после смерти Цезаря, монолог Ричарда III. Но в первой сцене «Генриха IV» был подчеркнут отрывок, от которого у Джулии перехватило дыхание.
Вечером, вернувшись с работы, Уилл сразу заметил тревожный взгляд матери и раскрытую книгу перед ней.
— Это книга Маркуса, да? — спросил он.
— Да, — подтвердила Джулия. — Хочу тебе кое-что показать.
Джулия с грустной улыбкой протянула Уиллу книгу. Несколько строк были подчеркнуты красными чернилами.
— Это из «Генриха IV», — объяснила Джулия. — Он недоволен сыном, который целыми днями пропадает в тавернах, и мечтает, чтобы его наследником был Хотспер, сын лорда Нортемберленда, храбрый воин. И представляет, будто детей обменяли при рождении.
— «О, если б сказка обернулась былью, и по ночам порхающая фея младенцев наших в люльках обменяла…»[39] — прочел Уилл и взглянул на мать. — Вот странно, Маркус иногда представлял, что он приемыш. Как и мы все, наверное.
На глазах у Джулии выступили слезы.
— Откуда такие мысли? Что мы такого сделали?
— Ничего, — успокоил ее Уилл. — Просто всякое приходит в голову. То есть мне приходит. Я ведь не похож ни на кого в семье. И никогда не был?
Джулия покачала головой:
— Нет, не был.
Взгляды их встретились, и Уилла потрясло раскаяние в ее глазах. В один миг он понял все.
— Сынок, — сказала Джулия, — я не хотела, чтобы ты чувствовал себя чужим, непохожим на нас…
— Понимаю, мама, — ответил Уилл.
Но разумеется, Уилл не должен узнать, что родная мать его бросила. Джулия твердо решила уберечь его от столь жестокой правды.
— Твои родители, — продолжала она, — разбились на машине, едва ты родился, и мы тебя усыновили. Наш малыш погиб от несчастного случая. — Джулия вытерла глаза и добавила: — А для нас ты родной сын, навсегда.
Уилл кивнул и порывисто обнял Джулию, будто скрепив договор.
— Навсегда, — отозвался он.
Позже Уилл признался Минне, что, как ни странно, был благодарен матери за правду. Хотя Джулия лишь подтвердила его многолетние подозрения, у него стало легче на сердце, когда он узнал, что его чувства — не просто фантазии неблагодарного сына.
Вскоре появился Говард, обнял обоих, и все на миг ощутили отголосок тех далеких дней, когда они были втроем.
Ламент
Уилл не захотел в этом году поступать в университет, чем несказанно огорчил Джулию и Говарда. На расспросы он отвечал, что пока не готов.
Позже, в мае, на кухонном столе стали появляться рекламные проспекты турфирм. Увидев их в первый раз, Джулия сложила их стопкой, придавив «Желтыми страницами». Но в тот же вечер кто-то снова разбросал их по столу: снимки Эйфелевой башни, кафе на Левом берегу, Сена, текущая под мостами острова Сите. «Все приманки для туристов», — подумала Джулия.
— Это не мои, — сказал Говард.
Когда Минна пришла к ним ужинать, Джулия спросила ее напрямик.
— Наверняка твои, — заметила она с обидой в голосе.
Но Минна, взглянув на буклеты, пожала плечами:
— Жаль, что не мои.
Джулия повернулась к Розе.
— Я хорошо знаю Париж, зачем мне эти глупости? — фыркнула та.
— Это мои, — признался Уилл. — Минна туда едет.
Под взглядом Джулии Минне вновь пришлось защищаться.
— Никуда я не еду!
Уилл почувствовал, будто его предали.
— Ты же говорила, что после школы собираешься в Париж! — вскинулся он. — Как же все твои книги? А кафе? А твоя речь?
— Да, но это были просто мечты. Мне не на что ехать.
К Джулии вернулся дар речи.
— Что ж, — улыбнулась она, — у всех у нас есть мечты. Дело понятное. У меня в ваши годы тоже были.
У Джулии отлегло от сердца: разговор исчерпан. Но тут вмешался Уилл:
— Тогда поедем вдвоем.
— Что? — Джулия надеялась, что за грохотом проезжавшего грузовика не расслышала слов Уилла.
— Я хотел купить один билет, для себя, — объяснил Уилл, — а куплю два. Я скопил денег на работе. Поехали вместе, Минна? Вдвоем, в Париж!
— Почему именно в Париж? — спросила Джулия.
— Хочу его увидеть, — ответил Уилл. — Посмотреть на картины Домье, Энгра, Дега, Матисса, пройтись по улицам, где ходили Хемингуэй, Джойс и Фитцджеральд. — Он мечтательно улыбнулся Минне. — Слушать джаз, бродить ночью под дождем, затеряться среди улочек Монмартра и острова Сен- Луи, рисовать прохожих.
— Но почему именно сейчас? — допытывалась мать. — Почему?
— Потому что через месяц я закончу школу.
— Но Париж никуда не денется, — возразила Джулия.
Уилл взглянул на мать:
— Но я хочу сейчас, мама. Кто знает, будут ли потом деньги. Что плохого, если я поеду?
Джулия не знала ответа, лишь не хотела отпускать Уилла.
Джулия поджидала Уилла с работы, в дождливые дни подвозила в школу, иногда провожала на
