Гостахам прилег рядом.
— Я никогда не встречал никого, кто хотел бы учиться так, как ты, — сказал он.
«Кроме самого себя», — подумала я. Но теперь мне было стыдно: у женщины не должно быть таких сильных желаний.
— Все изменилось после смерти отца…
— Конечно, это самое большое горе для вас с Махин, — печально согласился Гостахам. — Однако возможно, что это совсем не плохо для тебя, отвлечься учебой.
В уме я держала гораздо больше, чем только отвлечение.
— Я надеялась, что с вашего разрешения смогу выткать ковер, который вы только что нарисовали, для приданого… если оно мне, конечно, понадобится.
— Неплохая мысль, — похвалил Гостахам. — Но сможешь ли ты позволить себе купить шерсть? Придется занять деньги, — ответила я.
Гостахам задумался на минуту.
— Хотя по сравнению с коврами, которые мы делаем в шахской мастерской, этот будет очень простым, но стоить он будет гораздо больше, чем шерсть для него.
— Я буду упорно трудиться, — сказала я. — Обещаю, что не разочарую вас.
Гостахам пристально смотрел на меня и минуту не отвечал ничего. Внезапно он вскочил с подушек, словно испугался джинна.
— Что случилось? — с тревогой спросила я.
Гостахам глубоко вздохнул и снова сел.
— На секунду у меня появилось странное чувство… будто я сидел рядом с молодым самим собой.
Вспомнив его историю, я улыбнулась:
— Юноша, который отдал свое лучшее сокровище шаху?
— Он самый.
— Я поступила бы так же.
— Знаю, — сказал Гостахам. — Вот поэтому в уплату за удачу, вошедшую в мои двери, я разрешу тебе выткать ковер. Когда закончишь, с вырученными деньгами можешь делать все, что угодно, верни мне только деньги за шерсть. Но не забывай: ты все еще обязана выполнять поручения Гордийе по дому.
Я склонилась и поцеловала ноги Гостахама, прежде чем побежала рассказывать матушке благие вести.
У Нахид не было затруднений с приданым, но было много других. Когда она постучала в дверь Гостахама, приглашая меня навестить ее, я уже знала, чего хотела моя подруга. Иногда мы шли к ней домой, и я продолжала учиться письму под ее присмотром. Иногда же мы тайком приходили к тем рядам для зрителей у Лика Мира, где Нахид впервые приоткрыла Искандару свое лицо. Завороженная, я наблюдала за людьми, снующими по площади во время игры, — загорелые солдаты с длинными мечами, косматые дервиши с чашами для подаяния, бродячие музыканты, индусы с дрессированными обезьянами, христиане, которые жили за мостом Джульфа, странствующие купцы, приехавшие сбыть товар, женщины в чадорах со своими мужьями. Мы старались затеряться в толпе, словно рядом были наши семьи. Когда началась игра, Нахид отыскала глазами своего возлюбленного и следила за ним, как зрители за мячом, все ее тело рвалось к нему.
Искандар был прекрасен, как Юсуф, известный по сказкам своей прелестью, сводившей женщин с ума. Я вспомнила слова, которые обычно использовала матушка: «Ослепленные красотой Юсуфа, египтянки радостно резали пальцы на своих ногах, а алая кровь капала из ран на пурпурные сливы». Думаю, они сделали бы то же, глядя на Искандара. Особенно меня влекла красота его рта. Белые, ровные зубы сияли как звезды, когда он улыбался. Интересно, каково быть девушкой, подобной Нахид, способной отдать свое сердце такому мужчине, очаровав его. У меня таких надежд не было.
Однажды мы добрались до площади днем, прямо перед началом игры. Я заметила, что люди с восторгом смотрят в сторону дворца шаха. Вдруг затрубили шахские фанфары, и на балконе высоко над толпой появился шах Аббас. Он был одет в длинный бархатный халат, расшитый маленькими золотыми цветами, зеленую рубаху и пояс из ткани трех цветов: зеленой, голубой и золотой. На голове у него был белый тюрбан с изумрудным султаном, его борода была длинной и седой; даже издалека я могла видеть, что у него нет многих зубов.
— Ох! — восхищенно произнесла я, впервые узрев царственное великолепие.
Нахид, выросшая в городе, рассмеялась надо мной.
Шах сел на низкий трон, стоявший посередине голубого с золотом ковра. Затем люди из его свиты уселись полукругом, поджав ноги. Шах подал знак рукой, и игра началась.
Налюбовавшись на него сквозь пичех, я решила оставить Нахид и посмотреть на ковры, которыми торговали на базаре. Я не слишком любила поло из-за пыли и грязи, поднятой лошадьми, и людей, сновавших взад-вперед, чтобы лучше видеть игру, и выкрикивавших имена любимых игроков. Мне захотелось посмотреть на сотканный мной ковер, но я обнаружила, что его больше нет в лавке. Торговец сказал, что вчера продал его иноземцу. Вернувшись, я поделилась новостью с Нахид, но ее ответ был краток и полон упрека. Хотя на ней были пичех и чадор и узнать ее не могли, Нахид все равно нельзя было находиться здесь, и тем более одной. Я была ей нужна.
Нахид снова повернулась к играющим. Она надеялась, что Искандар подаст ей знак, хотя площадь была полна зрителей. Как он узнает ее, маленькую, скрытую от посторонних под белым чадором, среди сотен женщин? Она стояла на том же месте, где впервые открыла ему лицо. Сегодня мы увидели, как он забил три мяча подряд, чем привел зрителей в бешеный восторг. После игры он выехал на поле, чтобы подъехать к каждому из четырех углов и поприветствовать толпу. Когда он подъехал к нашему углу, то достал из-за пояса кожаный мяч для чавгонбози и швырнул его в воздух. Мяч взлетел высоко вверх и приземлился на вытянутую руку Нахид. Словно
Мы дождались, пока поздравят всех игроков и рассеется толпа. Нахид все еще держала мяч в руках. Через некоторое время к нам подбежал мальчик с кривыми зубами и показал ей из рукава полоску бумаги. Нахид степенно дотронулась до его руки и незаметно втянула письмо в свой рукав, перед тем как дать ему монетку. Спрятав мяч под одеждой, она взяла меня под руку, и мы направились домой. Когда мы миновали людные места, она развернула записку. Я заглянула ей через плечо, надеясь прочитать.
— Что он пишет?
— Здесь только одна строка, и та написана второпях: «В многотысячной толпе никто не сияет так ярко, как ты, о звезда моего сердца. Твой любящий раб Искандар».
Я не могла видеть лица Нахид, целиком скрытого под чадором и пичехом, но я слышала радость в ее голосе.
— Возможно, ваши судьбы сплетены, — сказала я, пораженная.
— Я должна знать наверняка. Пусть Кобра расскажет нам о нашем будущем.
Кобра, старая служанка в доме Нахид, славилась на всю округу точностью своих предсказаний. Она напоминала мне некоторых женщин из нашей деревни, которые по звездам или по пригоршне гороха могли определить благоприятный момент для исполнения желаний. Кожа ее была цвета финика, а тонкие морщины на лбу и щеках делали ее лицо мудрым.
Сразу после нашего возвращения Нахид позвала Кобру в свою комнату. Та принесла две чашки кофе и велела нам выпить их, стараясь не взболтать гущу. Мы управились за пару глотков. Сначала она взяла чашку Нахид и улыбнулась, обнажив беззубые десны. Она предсказала Нахид замужество за богатым человеком, сильным и красивым, как герой Ростам, и детей больше, чем можно сосчитать.
— Он тебе не даст и земли коснуться, — сказала Кобра.
Предсказание было именно таким, какое хотела услышать ее хозяйка, и это заставило меня усомниться в его истинности.
Когда же настала моя очередь, Кобра долго всматривалась в гущу. Несколько раз мне показалось, что она хочет сказать что-то, но она все вглядывалась в чашку, будто видела в ней тревожные знаки.
— Что там? — не выдержала Нахид.
Пряча глаза, Кобра пробормотала, что мое будущее будет таким же, как у Нахид. Потом она быстро
