слишком уж усердно, по мнению Олимпия, заботился о добродетели. В конце концов, и сам Олимпий был добрым христианином, пусть и не без греха. Этот грех ему отпустил сам епископ Амвросий, хотя и попенял молодому трибуну на распущенность. Но, во-первых, Олимпий пошел на близость с императором не по своей воле, а по совету высокородного Феона, а во-вторых, эта близость позволила подорвать влияние на императора префекта Стилихона, вознамерившегося окончательно прибрать к рукам божественного Гонория, выдав за него свою дочь. Так что дело здесь было не в распутстве, а в очень тонкой политической интриге, проведенной людьми, заботящимися в первую очередь о благе империи и христианской вере. Так, во всяком случае, объяснял сложившуюся ситуацию высокородный Феон, к которому Олимпий частенько обращался за советом. Вот и в этот раз комит финансов очень внимательно выслушал встревоженного трибуна конюшни.
— Мы не можем допустить этот брак ни в коем случае, — произнес он наконец после долгого раздумья.
— Почему? — насторожился Олимпий, которому после встречи с Гонорием вдруг захотелось, чтобы прекрасная Галла, к которой он прежде относился равнодушно, отправилась куда-нибудь очень далеко. Конечно, сестра императора не блистала умом. Зато ее вполне могли использовать расторопные люди для усиления своего влияния на Гонория. А Олимпию не нужны были конкуренты.
— Ты уверен, что отношения Гонория и Галлы невинны? — ответил вопросом на вопрос Феон.
— Руку даю на отсечение, — заверил комита финансов трибун конюшни.
— Значит, за слухами, порочащими их, кроется тонкая интрига.
Положим, Олимпий и сам об этом догадался. Высокородный Феон совершенно напрасно числит своего молодого друга в глупцах. Олимпий не столь наивен, чтобы верить сплетням, гуляющим по столичному городу.
— Перразий? — спросил трибун конюшни у Феона.
— Комит агентов в силу занимаемого положения обладает обширной информацией и умеет обратить ее на пользу и себе, и своим друзьям. И, разумеется, благородная Анастасия далеко не случайно свела в своем доме двух голубков. Супруга магистра Сальвиана никогда особенно не скрывала своих теплых чувств к префекту Стилихону. Они стали любовниками еще в ту пору, когда последний был трибуном.
— Варвар лишил девственности Галлу, в этом у меня нет никаких сомнений, — заверил Феона Олимпий. — Эта дурочка влюбилась в него без памяти с первого взгляда.
— Не думаю, что соблазнение невинной девушки такая уж трудная задача для сына демона, — усмехнулся Феон.
— Какого демона? — воскликнул ошеломленный Олимпий, у которого вдруг возникли большие сомнения по поводу здоровья комита финансов.
— Демона по имени Придияр Гаст, — криво усмехнулся Феон и положил перед трибуном конюшни лист пергамента: — Вот, полюбуйся. Это отчет корректора Перразия по поводу событий, происходивших в Риме более тридцати лет тому назад. Особую достоверность этому отчету придает подпись покойного отца Леонидоса, бывшего свидетелем происшествия. Иногда очень полезно порыться в старых документах, можно откопать много полезных и весьма поучительных сведений.
Сведения были из ряда вон выходящими, это Олимпий готов был признать. Вот только поверить в то, о чем корректор Перразий докладывал императору Валентиниану, трибуну мешал врожденный здравый смысл.
— И это имело какие-то последствия? — вопросительно глянул на комита финансов трибун конюшни. — Неужели император поверил в этот бред?
— Ты циничен, друг мой, — осуждающе покачал головой Феон. — Впрочем, я не исключаю, что божественному Валентиниану выгодно было поверить корректору Перразию и отцу Леонидосу. В результате префект анноны Пордака был оправдан по всем пунктам обвинения и благополучно дожил до наших дней.
— Выходит, есть свидетель происшествия, видевший все своими глазами?
— И даже не один, — усмехнулся торжествующе Феон. — Это сенаторы Пордака и Серпиний, а также комит агентов Перразий, которому очень трудно будет опровергнуть самого себя.
Олимпий от восхищения даже притопнул ногой. Все-таки в Медиолане очень мало людей, которых по изощренности ума можно сравнить с высокородным Феоном. Какое счастье, что судьба свела Олимпия с этим незаурядным человеком. Что ни говори, а у комита финансов есть чему поучиться. Интриган Перразий будет повержен оружием, которое он сам же выковал много лет тому назад.
— Я должен показать это императору, — воскликнул Олимпий, беря пергамент со стола. — Гонорий склонен к мистике, он поверит написанному. А что нам делать с Галлой?
— Она жертва демона, — пристально глянул в глаза Олимпию Феон. — Только жертва, понимаешь? Ее не в чем винить. Более того, ты должен ей посочувствовать. Тем не менее ее следует удалить из дворца императора до тех пор, пока в ней не вызреет дьявольское семя.
— А если оно не вызреет? — насторожился трибун конюшни.
— Она вновь вернется во дворец, но только в том случае, если это будет нужно нам с тобой, Олимпий.
Божественный Гонорий был потрясен открывшейся ему сутью вещей до глубины души. В этот раз он не гневался, не топал ногами по мраморному полу, а только прошелестел посеревшими от переживаний губами:
— Пригласите ко мне Перразия и Иовия.
Божественный Гонорий не отличался ни ростом, ни представительной внешностью, ни красотой лица. И в восемнадцать лет он смотрелся подростком, не внушающим окружающим ни уважения, ни трепета. Но в эту тяжкую для комита Перразия минуту прыщеватый лик юного императора был воистину страшен.
— Что ты на это скажешь?! — взвизгнул божественный Гонорий, потрясая куском пергамента перед носом у почтенного старца.
Комит агентов Перразий сразу понял, что проиграл. Причем проиграл крупно. Едва ли не единственный раз он погрешил против собственной совести, и вот теперь, спустя три десятка лет, ему приходится расплачиваться за проступок, совершенный много лет назад.
— Это ты писал, Перразий?!
— Я, — не стал отрицать очевидного комит агентов.
Магистру пехоты Иовию тоже было не по себе. Какое счастье, что он еще не успел предложить демона в мужья Галле Плацидии, хотя разрешение на этот брак от епископа Амворосия он уже получил. Но каков Перразий! Ведь знал же, что в лице рекса Аталава имеет дело с исчадьем ада, и тем не менее хлопочет за него. И перед кем! Перед самим епископом Амвросием, непримиримым борцом с нечистью во всех ее проявлениях.
— Где сейчас находится демон? — спросил срывающимся голосом Гонорий. — Его нужно извести сегодня же.
— Но ведь ночь на дворе, — попробовал охладить пыл юного императора Иовий.
— Именно ночью демоны бывают особенно опасны, — поддакнул магистру Олимпий.
— А где моя сестра?! — оглянулся Гонорий на затаившуюся дворню.
Оказалось, что сиятельная Галла покинула императорский дворец, не поставив в известность ни своего брата, ни магистра двора Себастиана, ни даже приглядывающих за ней матрон.
— Она наверняка сбежала к демону, — высказал здравую мысль Олимпий и заслужил от императора за свою догадливость не благодарность, а взгляд, полный ненависти.
— Иовий, — приказал Гонорий. — Пошли легион, нет, лучше два легиона в дом Сальвиния. Ты должен вырвать мою сестру из лап исчадья ада и доставить сюда. А его убить. Слышите! Убить! И сжечь тело за городом. А пепел развеять по ветру. Ты, Олимпий, пойдешь вслед за Иовием и проследишь, чтобы все было выполнено, как я сказал.
Император Гонорий, при всех своих юношеских причудах, глупцом не был. Зато он был подвержен влиянию неумных людей, среди которых далеко не последнее место занимал его духовник, слащавый падре Иероним. Именно этот последний, из благих побуждений, разумеется, вселил в императора, отличающегося пылким воображением, страх перед силами ада, чем очень ловко воспользовались комит финансов Феон и трибун конюшни Олимпий. К сожалению, высокородный Перразий, несмотря на свой полувековой опыт,
