который беспробудно пил всю страстную неделю в связи с несовершенством человека и за это угодил на покаяние в монастырь. Потом дала о себе знать наша великая литература, и страна жила ею, как хлебом насущным, даром что западнее Немана ее было некому оценить. Потом объявились декабристы, невозможные, как семь пятниц на неделе, пошли дуэли из-за разночтений у Гегеля, совершилось второе пришествие через явление графа Льва Толстого народу, и, наконец, наши большевики всерьез взялись строить Царствие Божие на земле. Этот переворот был коренной, но России не отменил, поскольку он развивался в русле традиции, в стилистике мечтателей, подвижников и страдальцев за идеал.
Не исключено, что мы и выжили-то исключительно потому, что были такие оголтелые чудаки. Триста лет русские оставались слишком уникальным племенем, именно романтичным в пику всему цивилизованному миру, чтобы Провидение позволило ему раствориться в небытии. Неосновательные романтики эллины, злые романтики римляне — эти давно поисчезали за разные художества и грехи, а мы которое столетие никак не сопьемся с круга, хотя эта проблема остро стояла еще в старомосковские времена. И женщины наши по- прежнему рожают, хотя уже без этого огонька, и никакие злокозненные соседи нас не сумели завоевать. Это нас-то, русаков, у которых до самой Крымской кампании ружья кирпичом чистили и не было армейского интенданта, не наворовавшего себе многотысячный напитал…
Словом, можно ждать серьезных неприятностей, поскольку Россия уже не та. Уже мы, предположительно, не любопытны и не дороги Провидению, потому что мы теперь обыкновенные и как все: серьезных книг не пишут и не читают, образовательный уровень как в Бельгии, в Москве по телевизору показывают ту же ерунду, что и в Париже, и вообще совершилось множество злокачественных перемен.
Например, напрочь исчезло то благородное беспокойство, которое двести лет питала наша литература, всякий, на кого ни погляди, кажется довольным, самоуверенным, деловитым, хотя у него всего и делов, что купить вагон гвоздей в Барнауле и продать его в Кзыл-Орде. Например, сейчас никто не знает, что у порядочного человека одно-единственное предназначение — способствовать прирастанию красоты. В качестве частного результата это может быть и прекрасный спектакль, и дитя, и неоскорбительная организация власти на местах, и даже фронтовой истребитель, который тоже прекрасен на свой манер.
Точно кончилась наша эпоха и началась новая — эпоха неталантливых людей, потому что именно по департаменту прекрасного у нас наблюдаются нелады. Архитектура — «бред пьяного огородника» (формулировка В. Слепцова), театр — это место, где режиссеры из кожи вон лезут, чтобы сделать «Братьев-разбойников» из «Дяди Вани», кинематографа вовсе нет, потому что, в частности, нет фактурных актеров, знающих начала этого ремесла.
То есть настолько новая, непривычная пошла жизнь, что оторопь берет, словно ты по волшебству вдруг очутился на чужбине и решительно некуда себя деть. А вокруг ходят молодые люди с сотовыми телефонами, и ты глядишь на них и ужасаешься, как, наверное, римские патриции глядели на диких воинов Алариха и ужасались концу всего. И невдомек было римским патрициям, что это еще далеко не конец, что впереди Томас Мор с его «Утопией», эпоха Возрождения, энциклопедисты, русская литература, московские мечтатели, дети героев Великой Отечественной и внуки отсидевших «за просто так».
Нет, все-таки на земле интересно жить.
Русский — это как?
Вообще русский — не национальность, а настроение. (Под настроением подразумевается некая сумма полярных качеств, которые предопределяют устремления и поступки больше в зависимости от фазы луны и атмосферного давления, нежели от прямой физиологической потребности, как везде.) Поэтому русским можно быть при сомнительной фамилии, когда вам всего лишь довлеют возвышенные интересы, и если у человека непоказанный разрез глаз. Коли вы в хороший вечерок любите посидеть на крылечке, размышляя о том, почему сахар в стакане чая размешивают по часовой стрелке, а не наоборот, коли положение на Суматре волнует вас больше, чем распри с тещей, то, значит, вы русский от подошвы до хохолка.
Именно что национальность есть нерушимая общность людей определенного душевного строя, который сплачивает больше, чем вероисповедание и родство. Отсюда русскость — это прежде всего способность к сопереживанию, всемирность, открытая Достоевским, непрактичность, склонность к романтическому и умение пострадать. Разумеется, эту сумму дополняют и качества малосимпатичные, даже отвратительные, но о них как-нибудь в другой раз.
В прочем же русские так разнятся между собой, точно они к разным расам принадлежат: кто-то объясняется преимущественно по-матерну и на фене, кто-то после букваря ни одной книги не взял в руки, кто-то при случае продаст мать родную за пятачок. Вот немцы — все как один немцы с миниатюрными местными вариациями, и они черта с рогами поставят у власти, если им пообещать «народный автомобиль». У французов только вечно пьяные бродяги выпадают из общего правила, сформулированного в пословице: «Счастлив тот, кто имеет десять тысяч франков годовой ренты и никогда не видел короля». Все американцы уверены, что бог нарисован на долларовой бумажке и его фамилия — Вашингтон.
А русские, формально и по существу, тянут свой воз, как лебедь, рак и щука, в разные стороны, кто куда. Поэтому в нашем уникальном случае нет понятия более кабинетного, чем «народ».
Вместе с тем русскость — эта такая сила, что, как показывает практика, ей охотно покоряется инакомыслящий элемент. Об онемечившихся русских что-то не слыхать, а немцы в России уже во втором поколении становились истовыми православными, мздоимствовали и проигрывались в «стуколку» до белья. Дети Рюрика уже не знали по-варяжски, литва Гедеминовичи и монголы Чингизиды основали корень нашей аристократии, доктор Гааз из голландцев и датчанин Даль явили чудеса славянской самоотверженности, чуть ли не каждый третий выдающийся русский поэт — еврей. Кстати, о евреях: ну какие они евреи, они такие же несчастные, как и мы.
По нынешним временам консистенция нашей русскости уже не та, и пожиже она, и градусом не вышла, потому что наступили экономические, то есть довольно подлые времена. Уже мы общенационально простоваты, хладнокровны, расчетливы и прижимисты по той причине, что ничего не платят за витание в облаках. Это обидно, но, главное, опасно, поскольку мы только тем доселе были угодны Богу, что отличались благообразной непохожестью, а также склонностью к витанию в облаках. Больше мы ничем Создателю не интересны, потому что автомобили наши без молитвы не заводятся, дети растут, как лебеда, не крадут одни сумасшедшие и боязно выйти из дома с наступлением темноты. Словом, как бы нам ненароком не пострадать.
Знамения уже были. Так, у нас в Тверской области (где по летней поре прохлаждается автор этих строк) вдруг катастрофически вздорожало мясо, и сразу народ потянуло к святым мощам. Потом открылась эпидемия гепатита и, наверное, администрация издала бы местный закон об отмене рукопожатия, если бы оно не отменилось само собой. После в Вазузу опрокинулись несколько цистерн с мазутом, и надолго загрустили здешние рыбаки. Впрочем, это были сравнительно отеческие внушения, потому что еще есть холера, цунами, землетрясение и дефолт. Покуда Бог терпит, и вот мы даже спиваемся которое столетие, и всё никак не сопьемся, точно нас кто-то заколдовал.
Или, может быть, русскость — это такая сила, которая вечна и бесконечна, как материя, и еще шесть миллиардов лет мы будем ночи напролет спорить об эманациях мирового духа в теории и в быту. А прочие нации тем временем будут изобретать автомобили, которые заводятся, если им подморгнуть.
Стало быть, русский — это так: все время думается о прекрасном, душа стремится, но вообще настроение такое, как будто жена накануне сбежала с начфином танкового полка.
Герой нашего времени
Герой нашего времени — фигура и понятие чисто русские. Во-первых, потому что это всегда
