Вульф. Позвольте заметить, господа комиссары, что нам представляется довольно затруднительным исполнить предначертанный вами план. Видите ли, среди нас Станиславских нет, и я даже сомневаюсь, чтобы кто-нибудь из нас принимал участие в любительских спектаклях, между тем предложенная вами вводная предполагает недюжинные способности к лицедейству, можно сказать – талант.
Петергаз. Талант есть злостная выдумка буржуазии, которая всегда стремилась унизить широкие трудящиеся слои. Повторяю для недотеп: никакого особенного лицедейства от вас не требуется, а просто существуйте по старорежимному образцу.
о. Восторгов. Однако же тут публика будет фланировать, наблюдая за нашим житьем-бытьем. Мне, извините, сан не дозволяет шута горохового представлять.
Мымриков. А дозволяет тебе сан нужники копать? Смотри, долгогривый, как бы я тебя не определил в золотари, у меня много вакансий есть!
Петергаз. Касательно женской прослойки установка будет такая: сплошной разврат. И не надо на меня так смотреть, гражданка Выездная, ничего для вас нового я, кажется, не сказал. Тем более что трудящиеся будут наблюдать за вашими привычными сатурналиями через дырочки как бы в заборе, а это не так стесняет, как если через стекло. Стекла-то, такая вот беда, во всей губернии нет как нет. Впрочем, это вопрос не принципиальный, я все свое безрадостное детство глазел на этот самый процесс через прореху в ситцевой занавеске и, как видите, – ничего.
Сидоров. По мне, пускай хоть в окошко за мной следят. Когда мужчина находится в своем виде, то ему никакие зрители не помеха, если только кто порчу не наведет.
Выездная. Боже, какой мужлан!
Мымриков. Уже хорошо! Вот в таком разрезе и жарьте полный рабочий день. А он у нас восьмичасовой, не то что при Николашке Кровавом, поскольку советская власть – самая человечная на земле. За ударный труд будем вас поощрять, например, дополнительной прогулкой в тюремном дворе, а кто будет волынить – того в Губчека, на скорый народный суд. Вопросы есть?
Проститутка. Есть! Товарищ комиссар, миленький, меня-то какого черта-дьявола с этими кровопийцами заодно?! Я разве не пролетарий? Разве я не прела под трудовым народом за двадцать копеек раз?!
Мымриков. Пролетарий, только с другого конца. Нас проклятый царизм в одно место жучил, тебя в другое – разница все-таки налицо.
Чемоданов. Позвольте еще вопрос. Я, видите ли, занимаюсь эпизоотиями у парнокопытных, так вот нельзя ли распорядиться, чтобы сюда доставили кое-что из лабораторного оборудования, мой рабочий стол с письменным прибором, ну и так далее, дабы я понапрасну времени не терял?..
Петергаз. Этот вопрос мы обсудим. Но вообще-то черт вас знает, какими такими эпизоотиями вы занимаетесь, может, вы не парнокопытных изучаете, а варите динамит!
Хлопнула дверь, и в танцевальную залу вошел матрос. Теперь на нем был опереточный желтый фрак, грязноватые нитяные перчатки и манишка со слишком большим жабо. В нелепом этом костюме он, по-видимому, чувствовал себя настолько неловко, что непрестанно чесал в затылке и таращил свои, какие-то фарфоровые глаза.
Мымриков. А вот и наш геройский балтиец, который временно будет выступать в роли лакея при нашей отъявленной сволоте. Как говорится, прошу любить и жаловать… то есть наоборот: гоняйте его в хвост и в гриву, господа контрики, чтобы показать ваше истинное нутро.
От особняка купца Пересветова до губернской тюрьмы путь был неблизкий, и заложники понемногу разговорились между собой.
о. Восторгов. Этот… Мымриков, кажется, что-то я его не припомню по давешним временам. Может быть, он приезжий?
Проститутка. Приезжий, как же! Да я его знаю шестнадцать лет!
Сидоров. Этот самый Мымриков у меня на фабрике с полгода мыло варил, потом в сторожах околачивался, а потом заделался вольным пролетарием и до самой мобилизации четырнадцатого года шлялся по кабакам.
Вульф. Я, откровенно говоря, так и не понял, чего от нас хочет это дитя природы?
Иванов-Степной.
Выездная. Вы всегда стихами говорите?
Иванов-Степной. Всегда.
Чемоданов. А почему вы не рифмуете ваши вирши?
Иванов-Степной.
Вульф. Вот вам Мымриков покажет прекрасную зарю, когда ему надоест этот коммунистический балаган.
Сидоров. Обидно, конечно, что эти поганцы задумали устроить из нас зверинец, но, значит, такая у нас судьба. Делать нечего, будем как миленькие обезьянничать по-всякому, а наши кельты из Коровьей слободы станут пальцем на нас показывать – смотрите, дескать, православные, господин Сидоров сидит под стеклом, как инфузория какая, и лапками шевелит!
Чемоданов. Действительно, ничего не поделаешь, господа, приходится платить по счетам отцов. Мой батюшка, царство ему небесное, дворовых мужиков из собственных рук порол, повара однажды на трое суток в засохший колодец посадил, всех девок на деревне перепортил и ни одной солдатки не упустил. Русский народ, разумеется, и богоносец, и сердцем отходчив, но уж слишком беспардонно над ним измывались наши отцы и деды, так что теперь извольте лапками шевелить.
Проститутка. Зато мы будем существовать на полном пансионе, а пролетарии того и гляди перейдут на жмых!
На этом беседа временно пресеклась, так как за спинами конвоиров арестантам предстала ужасающая картина: за угол, громыхая, заворачивала телега, груженная трупами, видимо, только что расстрелянных заложников, которые были прикрыты рядном для отвода глаз. Жертвы «красного террора», впрочем, только угадывались по голым изящным ступням, торчавшим из-под рядна, да по одной шелковой портянке, которая намоталась на тележное колесо.
Выездная. Удивительно, господа! Каждое явление природы представляется сравнительно ясным, если исходить из монадологии Лейбница или теодицеи Канта, но наипростейшая эманация нашей губернской жизни ставит меня в тупик. Зверинец какой-то, матрос в желтом фраке, трупы, как туши, наваленные в телеге, – нет, господа, это понять нельзя!
о. Восторгов. А вот выпорют они вас завтра принародно за эфиры-зефиры, и все станет ясно как божий день.
Вульф. Видите ли, сударыня, дело в том, что европейское качество в российских условиях обыкновенно распадается на европейское количество и «кузькину мать» как хирургический инструмент. В Европе, положим, философия позитивизма, прибавочная стоимость, фратерните и эгалите – это все факультативные дисциплины, а у нас – руководство к действию, неукоснительное, как щи с говядиной на обед. Ведь равенство и братство – прекрасная греза, и более ничего, но в России их будут внедрять, как оспопрививание, и в результате в живых останется четырнадцать человек.
Выездная. Хорошо. Ну а зверинец-то тут при чем?
Проститутка. Не знаю, как зверинец, а я точно ни при чем. Уж как я натерпелась при старом режиме от мужского класса – это кошмарный сон!
Чемоданов. Мне, во всяком случае, даже и наихудшем, ничто не помешает заниматься моими эпизоотиями в музее живых фигур!
о. Восторгов. И впрямь, господа: пускай эти филистимляне по-всякому издеваются над народом, мы, со своей стороны, будем прикровенно славить имя Господне и, таким образом, окормлять
