счастью, остались незапачканными в крови.
В конце восьмидесятых годов Карл Леопольд получил в наследство от деда по материнской линии три миллиона новозеландских долларов и призадумался, как лучше всего использовать капитал. В конце концов, он надумал отправиться в Россию, некоторым образом на родину своих предков, где в то время широко и нахраписто разворачивалось частное предпринимательство, чтобы на правах капиталиста- интернационалиста приобрести какое-нибудь гиблое предприятие, наладить производство на западный манер и нажить на этом деле хорошие барыши.
Так оно и вышло, хотя, как говорится, не совсем так, и даже совсем не так. В начале 94-го года Карл прилетел в Россию, оформил вид на жительство и купил под Егорьевском заброшенный завод на паях с некими Рахмоновым и Холодковым, бывшими партийными функционерами из Узбекистана, которым досталось 49 % участия на двоих. Этот завод когда-то выпускал роторные лопатки для авиационных двигателей, а к началу девяностых годов уже ничего не выпускал, и Карл Леопольд придумал гнать цветные металлы из бросового кабеля и разного лома, которого видимо-невидимо валялось по городу и окрест.
Как и полагается англосаксу, он взялся за дело хватко, и в сравнительно короткое время его егорьевское детище выбросило на рынок первые партии меди, алюминия, цинка, хрома и серебра. Карл купил себе в городе роскошную четырехкомнатную квартиру, обзавелся подержанным «мерседесом», наконец, женился на прелестной русской девушке из простых. Почему-то он больше сдружился с тещей, работницей здешней хлебопекарни, которая так закормила молодца, что тот подобрел на десять килограммов, поскольку хлебал кислые щи на свинине три раза в день, пристрастился к пирогам с рыбной начинкой и не представлял себе жизни без порции холодца. Водку он научился пить стаканами и смеха ради занюхивал выпивку рукавом. Разумеется, он так насобачился говорить по-русски, что его невозможно было отличить от полновесного русака.
Словом, жил фабрикант Янсен в своем Егорьевске припеваючи, но вот прошел год, другой, третий как вдруг оказалось, что узбекские партнеры его как-то очень хитр
Именно в те дни, когда карманы были почти пусты и много не хватало на билет до Франкфурта-на- Майне, и виза через пьянку оказалась просроченной, и ночевать в Москве приходилось по вокзалам, Карлом Леопольдом заинтересовались компетентные органы, поскольку его как-то основательно побили в милиции, а он огрызался на чистейшем английском и требовал адвоката за счет казны. Долго ли, коротко ли, из него вышел квалифицированный агент без прикрытия, так называемый «нелегал». Со временем он выслужил боевой орден, комнату у Покровских Ворот и дачку с небольшим участком в качестве наградных.
Несколько лет Карл работал в паре с Бегемотом на Мальте, и после они так сдружились, что даже вместе шалили в Москве на конспиративной квартире и, в общем, представляли собой корпорацию, о которых у нас говорят «не разлей вода». Неудивительно, что именно Янсену начальство поручило найти пропавшего товарища живого или мертвого и, как говорится, из-под земли.
Карл охотно взялся за это дело, и потому, что Бегемот в то время был носителем исчерпывающей информации насчет французской антидетонаторной присадки к танковому топливу, но главным образом потому, что между ним и Иваном Ефимовичем давно наладилось что-то чуть ли не родственное, чуть ли он не чувствовал себя младшим братом подполковнику Середе (тем более что тот был старше званием и годами), которого он помнит с младых ногтей. Недаром когда с ним случился глупый казус в Швейцарии, он первым делом набрал московский номер Бегемота и завопил:
– Иван Ефимович, я погиб!
– А что, собственно, случилось? – послышалось из Москвы.
– Да вот решил покататься на лодке и заплутал! Кругом туман, сумерки и вода. Что делать-то, подскажи!
– Ты, собственно, откуда звонишь?
– Озеро Нойбодензее, кантон Унтервальден, Швейцарская конфедерация, черт бы ее побрал!
– Вот что, парень, ты, главное дело, не паникуй. Знаешь песню «Из-за острова на стрежень»?
– С пятого на десятое.
– Это ничего, затягивай и греби. Только ни в коем случае не меняй направление! Так греби, чтобы ветер дул тебе в одно и то же место, хоть в задницу, хоть в лицо. Через какое-то время упрешься в берег, я гарантирую, это тебе все-таки не Атлантический океан.
Когда план операции был готов и завизирован непосредственным начальством, Карла познакомили с напарником, Вероникой Кремер, симпатичной женщиной средних лет, высокой, статной, белобрысой, с милой родинкой на щеке. По бумагам, родом она была из городка Лахти, что примерно в ста километрах к северу от Хельсинки, по национальности – наполовину русская, наполовину шведка, впрочем, свободно говорившая и по-нашенски, и на всех нордических языках. Такая смесь образовалась по той причине, что мать Вероники (урожденная Пальчикова) появилась на свет в Погорелом Городище тогда еще Калининской области, где с сорок первого года гарнизоном стояли финны. И вот девушка Пальчикова ненароком полюбила молоденького офицера шведских кровей, вышла за него замуж и, в конце концов, оказалась в Финляндии с законным мужем и крошечной девочкой на руках.
Войдя в возраст, Вероника закончила Упсальский университет в Швеции по филологическому факультету, дважды была замужем, и оба раза неудачно, работала швеей в одном модном доме в Париже, потом, уже воротившись в Финляндию, подвизалась на разных должностях в Министерстве иностранных дел, потом ударилась в коммерцию, потом в профсоюзное движение социалистического толка и года два штудировала «Эрфуртскую программу» и «Капитал». В результате она оказалась в Москве, которую полюбила как родную, но почему-то называла ее европейским Нью-Йорком, какое-то время зарабатывала техническими переводами, а вскоре зов крови и политические симпатии толкнули ее в объятия КГБ.
В Париж они прилетели в начале апреля, рано поутру, едва по-настоящему рассвело. В ожидании багажа напарники напились кофе в уютной забегаловке напротив конторы «Японских авиалиний», потом заполучили свои чемоданы и разошлись: Вероника взяла такси, а Карл поехал в город автобусом «Орлибюс».
Примерно через час они встретились в холле гостиницы «Бедфорд», что неподалеку от площади Мадлен, заняли два номера на разных этажах, устроились и отправились погулять. Шел мелкий дождик, противный и какой-то не по-русски пахучий, отзывавшийся то ли гарью, то ли пересушенным табаком. По пути они встретили дорожных рабочих в желтых прорезиненных комбинезонах, которые спустя рукава починяли проезжую часть за смешками и разговорами, скучающих полицейских в темно-синей униформе, тяжелых ботинках и тонных пилотках, несколько надвинутых на глаза. Несмотря на непогоду и рабочую пору, кафе были полны публикой и даже за столиками, выставленными на улице, под маркизами цвета свернувшейся крови, прохлаждались беззаботные парижане, попивая кто кофе с молоком, кто красное винцо с утра пораньше, а кто налегал на бутерброды, такие гигантские, что они, по всем расчетам, никак не могли поместиться в человеческом животе.
На Королевской улице они купили в газетном киоске по экземпляру «Фигаро» и вышли на площадь Согласия, непомерно просторную и безлюдную, как пустырь.
– Вот тут когда-то стояла гильотина, – сообщила Вероника. – Высота аппарата больше двух метров, вес ножа около шестидесяти килограммов. Когда происходили казни, вокруг эшафота плясали парижанки с пением «Марсельезы» и «Зa ira».
Карл сказал:
– Я хоть и марксист, а подобные крайности не люблю.
После они еще долго бродили узкими улицами, забирая то вправо, то влево, пока не вышли к небольшому скверу, разбитому напротив какой-то церкви, и не уселись перевести дух на скамейку, предварительно подстелив под себя толстенные «Фигаро». Некоторое время они молча разглядывали
