прохожих: Веронике показалось, что парижане заметно сдали с годами в манере одеваться и держать себя на людях, а Карл пришел к заключению, что настоящая парижанка – это дама в шляпке и лайковых перчатках, которой сильно за пятьдесят.
Наконец, Карл сказал:
– Вот смотрю я на здешнюю молодежь и думаю: оборванцы какие-то, ей-богу! У нас в Егорьевске девушки лучше одеваются, чем в Париже, и мужики тут выглядят куда ободранней, чем наши «реальные пацаны».
– В Егорьевске не бывала, – отозвалась Вероника. – И что: порядочный городок?
– Да как сказать… Обыкновенный населенный пункт районного значения: заборы, по субботам драки бывают на танцах, жуликов много, но девушки исключительно хороши! И, между прочим, таких, как здесь бывают, оборванцев я в Егорьевске не встречал. И ни разу я не видел, чтобы мужики валялись посреди тротуара в обнимку с собачкой и бутылкой розового вина.
Вероника сказала:
– Это точно, западный мир совсем запаршивел и ему в конечном итоге несдобровать. Только боюсь, что он, как всегда, обогнал Россию, и у нас то же самое впереди.
– По крайней мере, кое-какие признаки деградации налицо. Ну где это видано и когда такое бывало в истории советской разведки, чтобы человек вдруг взял и пропал б
Вероника пожала плечами и подняла воротник своего плаща.
– Вариант первый, – продолжал Карл: – нашего Бегемота сцапала контрразведка; но тогда газеты подняли бы такую шумиху, что было бы слышно в Улан-Удэ. Вариант второй: Бегемот сдался сам, его перевербовали и он теперь работает против нас. И такого не может быть, потому что я знаю Ивана Ефимовича как облупленного – это настоящий мужик, фанатик своего дела и патриот. Он скорее голову даст на отсечение, чем подставит своих товарищей по борьбе! Вариант третий и последний: его убили; например, его могли прикончить во время перестрелки при аресте, хотя это тоже не вариант, потому что он никогда при себе оружия не носил. Разве что его могли просто убить в тюрьме, даже и не нарочно, а случайно, положим, вкололи ему усиленную дозу какой-нибудь французской «расслабухи», а у Бегемота оказалась аллергия на препарат…
– Удивительное, в сущности, дело, – сказала Вероника: – тут в Париже у них теплынь, каштаны вот-вот зацветут, дамы в одних шерстяных кофточках шастают, а у нас в Москве – снегу по колено, с крыш капает, народ по привычке еще кутается в меха…
– К чему это вы?
– К тому, что у русских все не как у людей. К тому, что придется тем не менее отработать все три версии, если, конечно, не появится четвертая, пятая, шестая et cetera.[8]
– Странные у вас, Вероника, иногда возникают причинно-следственные связи…
– Мать у меня русская, вот в чем дело, а эта нация мыслит так: если в лесу по осени больше муравейников, чем обычно, то нужно запасать лишний кубометр дров.
– А у меня дед был немец с Поволжья, из городка Екатеринштадт (это, между прочим, родина писателя Пильняка, он же Вогау), так вот, эта нация мыслит так: даже когда муравьи вытеснят человечество с планеты Земля, то если шесть помножить на шесть, все равно получится тридцать шесть.
– Вы, немцы, известное дело, народ упертый.
– Да какой я немец! Во мне столько кровей намешано, что я, можно сказать, никто.
– В таком случае, господин Никто, let us come back to our sheeps,[9] как говорит наш закадычный враг.
Карл шлепнул себя по коленям ладонями и сказал:
– Итак, наиболее вероятным представляется третий вариант: агент Бегемот убит. Впрочем, также не исключено, что он похищен с какой-то целью и сейчас томится где-нибудь в застенке у террористов или у обыкновенных бандитов, которым он чем-то не угодил… Несчастный случай и внезапную смерть от сердечного приступа исключаем, потому что в посольстве об этом узнали бы раньше всех. Во всяком случае, необходимо осмотреть его квартиру – это раз, потолковать с непосредственным начальство Ивана Ефимовича по линии ЮНЕСКО – это два, разобраться с его ближайшим окружением – это три.
К скамейке, которую занимали Карл с Вероникой, подошел пожилой господин, слегка выпивший, небритый и, видимо, не парижанин, поскольку известно, что парижанин к незнакомым людям и, главное, с бухты-барахты, под дулом пистолета не подойдет.
– Mille pardon, messieurs, – сказал он. – Permettez-moi de vous poser une question. Quelle langue parliez vous
– Ouvrier-paysanne, – недовольно ответила Вероника.
– Ouvrier-paysanne? Mais ou donc habite ce people еnigmatique?[10]
– В ж… – ответил по-русски Карл.
Француз пожал плечами и отошел.
На другой день погода наладилась: сделалось сухо, солнце припекало чуть ли не по-летнему, на синем-пресинем небе висели, как пришпиленные, пушистые облака. Карл с Вероникой рано поутру заглянули в ресторанчик, выходивший окнами на парадный торец церкви Мадлен, и позавтракали на французский манер, то есть выпили по чашке кофе с круассанами, потом купили два экземпляра «Фигаро» в киоске и разошлись. Карл направился в сторону 16-го округа, на улицу де ла Тур, 135, где сидело высокое начальство Ивана Ефимовича по линии ЮНЕСКО, но никого не застал, кроме охранника с отчаянно московской физиономией, а после прошествовал до улицы Прони, где напротив парка Монсо располагалась сама контора и долгое время лицедействовал Бегемот. Тут он прикинулся племянником советника Середы из Нижнего Тагила, прибывшим в Париж по туристической путевке и желающим повидаться с родным дядей, и какой-то чиновник со слуховым аппаратом в ухе ему сказал, что-де Ивана Ефимовича нет на месте и что он уже с месяц на работу не выходил. Этот Глухарь, как его окрестил про себя «племянник», пускаться в дальнейшие экспликации почему-то не захотел.
Карл довольно долго бродил окрест, дожидаясь полуденного часа (в это время у французов бывает перерыв на второй завтрак, он же обед), надеясь выследить Глухаря, когда тот отправится подкрепиться в ближайшее заведение, которые тут назывались странно – «кафе-табак». Карл полагал, что по русскому добродушию, да в непринужденной обстановке, да за бутылкой-другой хорошего вина ему удастся чинушу разговорить.
И действительно, как только Глухарь устроился за столиком под маркизой на углу улицы Прони и площади Доминиканской республики, Карл присел рядом, и перед ним тотчас возник холеный официант, которому он, подумав, заказал бутылку лучшего коньяку. Карл сначала понюхал драгоценный напиток, хищно пошевеливая ноздрями, затем выпил целый бокал залпом и сказал, искоса глядя на Глухаря:
– Надеюсь, вы не откажетесь выпить по маленькой с простым соотечественником, который по туристической путевке скучает у бусурман?
Глухарь внимательно посмотрел на «племянника» и пододвинул пустой бокал.
– Вы и в правду из Нижнего Тагила? – подозрительно спросил он.
– Ну! – последовало в ответ.
– Очень приятно! У меня, знаете ли, многое связано по жизни с Уралом, хотите верьте, хотите нет. Отец сидел в лагере под Миассом по 58-ой статье, мать родилась в Краснотуринске, сам я начинал разнорабочим как раз в Нижнем Тагиле, до бригадира вырос, и выше бы пошел, кабы меня не направили в ВэПэШа.
Мимо размеренно, как под метроном, двигалась встречными потоками благоухающая парижская толпа, со всех сторон доносился звон столовых приборов и нежный говор, похожий на щебетание, автомобили, сиявшие на солнце, словно облизанные, сновали туда-сюда.
Карл Леопольд сказал:
– А мой дядя, Иван Ефимович то есть, тоже работал мальчишкой в Нижнем Тагиле, на «Лесохиме». Знаете «Лесохим»?
– Еще бы! Я там жил рядом, в микрорайоне, который так и называется – Химзавод! Как сейчас помню: ровно шесть часов утра, стужа лютая, метет, темень хоть глаз выколи, только фонари качаются, и вдруг:
