поговорку аббата, которой тот всегда оправдывал свои денежные махинации, добавил: — Ведь святой Иосиф сначала себе сбрил бороду, а уж потом принялся за апостолов.
Аббат повеселел, открыл свою шкатулку с бумагами и вручил Гильяно свидетельство о браке. Буквы были выведены по правилам средневековой каллиграфии золотистыми чернилами, и документ выглядел очень красиво.
— Брак будет зарегистрирован в монастырских книгах, — сказал аббат. — Но не бойся, никто об этом не узнает.
Невесту и ее родителей доставили в горы на ослах накануне ночью. Они расположились в комнатах замка, где люди Гильяно навели порядок и поставили бамбуковые кровати с соломенными матрацами. Гильяно больно кольнула мысль о том, что его родителей не будет на свадьбе, но карабинеры из отряда специального назначения полковника Луки неусыпно следили за ними.
На свадьбу были приглашены лишь Аспану Пишотта, Стефан Андолини, Пассатемпо, капрал Сильвестро и Терранова. Юстина сменила дорожную одежду на белое платье, которое принесло ей такой успех в Палермо. Она улыбнулась Гильяно, и его ослепила эта сияющая улыбка. Когда короткая церемония венчания была окончена, все вышли на поляну перед замком, где уже был накрыт стол, — там стояло вино, холодное мясо и хлеб. Выпили тост за жениха и невесту и наспех поели. Аббату и родителям предстоял долгий и опасный путь домой. В любой момент мог нагрянуть патруль карабинеров, и только людям, стоявшим на страже, придется вступить с ними в бой. Аббат хотел немедленно отправиться в путь, но Гильяно задержал его.
— Я хочу поблагодарить вас за то, что вы сегодня для меня сделали, — сказал он. — Через некоторое время после свадьбы я хочу совершить один милосердный поступок. Но мне нужна ваша помощь.
Несколько минут они о чем-то тихо беседовали, и аббат кинул в знак согласия.
Юстина обняла на прощание родителей; мать ее плакала и с мольбой смотрела на Гильяно. Но Юстина что-то шепнула ей на ухо, и пожилая женщина рассмеялась. Они обнялись еще раз, и родители сели на ослов.
Свою брачную ночь молодые провели в хозяйской спальне замка. В комнате ничего не было, кроме огромного матраца, который Гильяно велел притащить сюда на осле; матрац покрыли шелковыми простынями, поверх них лежало пуховое одеяло и подушки, купленные в лучшем магазине Палермо. Рядом была ванная комната, не уступавшая по размерам спальне, с мраморной ванной и большой раковиной. Разумеется, о водопроводе не могло быть и речи, и Гильяно, чтобы наполнить ванну, пришлось самому таскать воду из ручья, что, сверкая, бежал под стенами замка. Он приготовил такие духи и туалетные принадлежности, каких Юстина никогда в жизни не видела.
…Гладя ее по волосам, он вспоминал, как в тот знаменательный день впервые увидел в Палермо, что она — женщина. До чего же она тогда была хороша. Он прочел наизусть несколько стихотворений, которые посвятил ей, когда бродил в горах, мечтая о ней…
Юстина рассказала, что влюбилась в него в тот день, когда принесла записку от брата, и как она страдала, когда он не узнал в ней девочку, которой много лет назад дал денег. Тогда ей было одиннадцать лет — с тех пор она любила его и молилась за него каждый вечер.
Слушая ее, Гильяно был невыразимо счастлив. Так, значит, она любила его, думала и мечтала о нем, пока он был один здесь, в горах. Он все гладил и гладил ее по волосам; она поймала его руку и задержала в своей — сухой и горячей.
— А ты удивилась, когда отец сказал, что я хочу на тебе жениться? — спросил он.
Она улыбнулась хитро и торжествующе.
— Нет, после того как ты уставился на меня в Палермо, — сказала она. — С того дня я ждала тебя…
Проснулась она уже почти в полдень и обнаружила, что мраморная ванна и ведра около умывальника наполнены прохладной водой. Тури нигде не было видно. На минуту ей стало страшно одной; потом она залезла в ванну и вымылась. Затем вытерлась жесткой коричневой простыней и надушилась. Окончив утренний туалет, она надела свой дорожный костюм — коричневое платье и белую кофту на пуговицах. На ногах были удобные уличные туфли.
За окном палило майское сицилийское солнце, но горный ветерок веял прохладой. Гильяно уже приготовил завтрак и ждал ее: на складном столике стояла горка поджаренного хлеба, холодная ветчина и фрукты; рядом горел костер. Молоко из металлического бидона, завернутого в листья, было налито в кружки.
Поблизости никого не было, и Юстина бросилась в объятия Тури и крепко его поцеловала. Поблагодарив за завтрак, она пожурила его, почему ее не разбудил: она бы все сама сделала. Где это видано в Сицилии, чтобы муж готовил еду!
Они ели, устроившись на солнце. Вокруг стояли полуразрушенные стены замка, охраняя их покой, их зачарованность друг другом; прямо над ними возвышались развалины норманнской башни со шпилем, украшенным мозаикой из ярких разноцветных камней. Сквозь красивые порталы, вырубленные из каменных глыб, видна была арка алтаря в часовне.
Они вышли из развалин в оливковую рощу, за которой росли дикие лимонные деревья. Вокруг были целые заросли цветов, которые так буйно растут по всей Сицилии.
Когда наступил их третий и последний день, они услышали далеко в горах выстрелы. Юстина встревожилась, но Гильяно успокоил ее. Он очень старался, чтобы в эти три дня, пока они будут вместе, ничто не вызывало в ней страха. При нем никогда не было оружия, а чтобы оно, не дай бог, не попалось ей на глаза, он спрятал его в часовне. Он ни разу не подал виду, что находится начеку, а своим людям велел держаться подальше от Юстины. Но вскоре после выстрелов появился Аспану Пишотта со связкой подбитых зайцев на плече. Бросив их к ногам Юстины, он сказал:
— На, приготовь их своему мужу, это его любимое блюдо. А если ты испортишь их, у нас в запасе есть еще десятка два.
Он улыбнулся ей; она тотчас начала их свежевать, а он подошел к Гильяно. Они отошли к обвалившейся арке и сели на землю.
— Ну, Тури, — ухмыльнувшись, спросил Пишотта, — стоит она того, чтобы рисковать ради нее своей шкурой?
— Я счастлив, — тихо ответил Гильяно. — А теперь рассказывай, что за двадцать зайцев ты подстрелил?
— Один из патрулей Луки, да только будь здоров какой, — сказал Пишотта. — Мы перехватили их на подступах к замку. Два бронетранспортера. Один налетел на мину и поджарился так же аппетитно, как твоя жена зажарит сейчас этих зайцев. Другой пальнул по скалам и удрал домой в Монтелепре. Утром они, само собой, явятся за своими товарищами. Немалой силой. Я предлагаю вам исчезнуть отсюда сегодня ночью.
— На рассвете за Юстиной приезжает отец, — сказал Гильяно. — Ты позаботился о нашем небольшом совещании?
— Да, — ответил Пишотта.
— Когда уедет моя жена… — Гильяно запнулся на слове «жена», и Пишотта рассмеялся. Улыбнувшись, Гильяно продолжал: — …приведи их ко мне в часовню, там мы и разберемся. — И, помолчав, добавил: — Ты удивился, когда я рассказал тебе о том, что на самом деле было у Джинестры?
— Нет, — сказал Пишотта.
— Поужинаешь с нами? — спросил Гильяно.
— В последнюю-то ночь вашего медового месяца? — Пишотта помотал головой. — Ты же знаешь пословицу: бойся того, что приготовит новая жена.
Подразумевалось, что нельзя полагаться на новых друзей в опасном деле. Пишотта в очередной раз намекал, что Гильяно зря женился.
Гильяно улыбнулся.
— Все это не может продолжаться так до бесконечности — надо и о другой жизни подумать. Проверь, чтобы завтра все караульные посты оставались на местах, пока мы не управимся.
Пишотта кивнул. Он посмотрел в сторону костра, где Юстина готовила зайцев.
— До чего ж хороша, — сказал он. — И ведь подумать только, выросла у нас под носом, а мы и не
