— Танцоры, — произнес он.
Оберманн, узнав о случившемся от Леонида, пришел через несколько минут. Он подошел к постели и посмотрел на Бранда.
— В нем нет сил, — сказал он. — От него осталась одна тень. Ты не нарушила моего запрета, София?
— Я не входила туда.
— Видишь, что получается, когда мы идем против воли богов? — Оберманн наклонился и пощупал пульс Бранда. — Нет смысла давать ему хинин. Это не лихорадка. Опий ему тоже не нужен. У него нет болей. Видишь, его лицо теряет очертания? Он возвращается.
— В Америку?
— Нет; нет, София. Это слишком короткое путешествие. Он возвращается к своим началам. — Оберманн встал на колени и осмотрел тюфяк — Так я и думал, — сказал он. — Даже клопы исчезли. — Он вышел из дома и постоял родом с Леонидом, глядя на темнеющую равнину. — Мы ничего не можем поделать, Телемак. Это сильнее нас
— Он поправится?
— Разумеется нет. Ты должен телеграфировать американскому консулу. Бранда нужно забрать в Константинополь. Мы не можем держать его здесь. Это погубит нашу работу. Деревенские уже в страхе. Я пообещал им денег, но он не должен оставаться здесь долго. — Оберманн вернулся в дом. — София, ты, как богиня на надгробном памятнике. Прекрасная, словно из мрамора.
— Генрих!
— Прости. Нельзя говорить о красоте при таких обстоятельствах. — Он подошел к Бранду и снова посмотрел на него. Глаза Бранда были открыты, дыхание казалось мерным. — Он готов. Ты хочешь остаться при нем до утра?
— Конечно.
— Ты и вправду богиня.
— Если бы я была богиней, я бы сумела помочь ему.
— Ты не думаешь о себе, София. Меня это восхищает. Так и должно быть. Ручаюсь, ты вне опасности. Это не заразно.
— Но что это?
— Это болезнь. Но не болезнь тела. Больше я ничего не знаю. Тебе надо спросить турецкого муллу.
— Единственное слово, которое он произнес, было 'танцоры'.
— Танцоры? Эту равнину называют танцующей, когда ветер колышет пшеницу.
— Думаешь, он имел в виду это?
— Еще танцоры сопровождали богов, когда те посещали смертных. Но кто может постичь чужой разум, когда он в таком состоянии?
— Значит, ты считаешь…
Он вывел ее за дверь и прошептал.
— Профессор Бранд не выживет. Но это только мое мнение. Я буду рад ошибиться.
София просидела рядом с Уильямом Брандом вечер и ночь. Ее радовала тишина, которой так недоставало в первые месяцы замужества.
Погрузившись в тишину, София время от времени поглядывала на Бранда и даже брала за руку. Ей казалось, что он спит, хотя глаза его оставались открытыми. Если смерть такова, думала она, то мне нечего бояться. Но как знать? Она слышала о чарах, которые можно навести на человека, и действие их будет продолжаться несколько дней, а то и недель. Ей доводилось слышать странные истории о людях, которые после того, как их сочли мертвыми, приходили в себя. Затем она снова позволяла себе погрузиться в тишину.
— На самом деле я не люблю его, — сказала она наконец. — Но восхищаюсь им. — Она опять замолчала. — Он необыкновенный человек. — Снова молчание. — Вы были правы, когда подвергали сомнению то, что он говорил. То, что он говорит, нужно подвергать сомнению. Он собьется с любого пути, если его не поправлять. Восторг и энтузиазм вдохновляют его на удивительные вещи. Если бы вы спросили его о мече, не знаю, как бы он вам ответил. Это загадка. Не хочу об этом думать. Муж фрау Оберманн должен быть выше подозрений! — Она засмеялась. — Вы спрашивали, почему я вышла за нега У меня не было выбора. За меня решила мать. Но это не так плохо. Исчезли сомнения и неуверенность. Я могу жить собственной жизнью, не дожидаясь этого годами. Я сказала 'Своей собственной жизнью'. Но разве это моя жизнь? Я не думала, что она будет такой. — София замолчала и спрятала правую руку Бранда под одеяло. Рука оказалась удивительно легкой. — Приехав сюда, я была в растерянности. Что у меня общего с Троей? Но тут мсье Лино рассказал мне о богах — ох, простите меня. — Она взглянула в лицо Бранда, оно оставалось спокойным и неподвижным. — Спасение было в работе. В действии. Мой муж называет это предначертанием судьбы. Не уверена, что он прав. Мне не кажется, что это моя судьба. Я узнаю ее, когда она придет. Но это не она. — Вздохнув, София подошла к двери и попыталась разглядеть в ночи контуры диких олив, растущих на каменистой почве внизу. Но увидела лишь темноту. — Я сказала ему, что пока не хочу иметь детей. Считается, что жена-гречанка не должна так говорить. Но он согласился. Он сам очень похож на ребенка, вам не кажется? Он не терпит соперников. Представьте, как я удивилась, когда как-то вечером муж пришел в нашу спальню, встал на колени передо мной, уткнулся головой мне в колени и разрыдался! Совершенно неожиданно. Потом ушел. — София отошла от окна и вернулась на свое место у постели. — Не думаю, что у меня когда-либо будут дети. Так я считаю. Конечно, он старше меня. Намного старше. Но это не имеет для меня значения. Он раньше был женат. Я не знала об этом до приезда сюда. — София крутила на пальце обручальное кольцо. — Я знаю, многие считают моего мужа сумасшедшим. Я вижу по их лицам. Но Генрих не сумасшедший. Воображение делает его сильным, но не безумным. Он может быть очень трудным, это правда, и он говорит жестокие вещи. Но он не замечает, что говорит. Говорит от избытка чувств. — Она разжала руку и принялась ее рассматривать. — Подумать только, грязь под ногтями. Земля Трои. Иногда мне кажется, что я никогда от нее не избавлюсь! Мы все попали под ее власть, так в корне меняется жизнь после катастрофы. Да, Троя повлияла на меня больше, чем замужество. Могу сказать это с уверенностью. — София принялась изучать свою ладонь. — Слышите, ветер набирает силу? Благодаря ему я чувствую себя жительницей древнего мира. Вам слышно? Если вы хоть что-нибудь слышите, то это ветер. — Бранд не подал никакого знака, глаза его, как и прежде, были открыты. Она наклонилась и поймала его взгляд, но в нем не было узнавания.
На следующий день, ближе к вечеру, приехал Сайрус Редцинг, получивший телеграмму Леонида. Американский консул сразу же приплыл на пакетботе из Константинополя, взяв с собой спутника. Когда доставили телеграмму, у него с визитом был Десимус Хардинг, священник из Оксфорда.
— Это мой долг, — сказал Хардинг Софии, оказавшись в жилище больного. — Профессор Бранд, возможно, сам отдал бы предпочтение обрядам англиканской церкви, вы не думаете? Счел бы их более приемлемыми. Кроме того, мне хотелось увидеть Трою.
Сайрус Реддинг стоял рядом с Оберманном у постели Бранда. Неожиданно Оберманн обнял Реддинга за плечи и горячо шепнул ему на ухо:
— Он не выживет.
Сайрус Реддинг облизал пересохшие тубы и кивнул. Затем повернулся к Хардишу.
— Пришло время, сэр.
Хардинг вытащил из черного саквояжа простое деревянное распятие. Когда он, осенив себя крестом, начал обряд, остальные отошли сгг постели. Оберманн вслед за Хардингом опустился на коле ни на земляной пол и горячо молился.
Когда обряд был совершен, Оберманн, поднявшись с колен, к удивлению Хардинга, расцеловал его в обе щеки.
— Я хочу, чтобы вы очистили этот дом, преподобный Хардинг. Снаружи. Там, ще жители деревни увидят вас.
— В англиканской церкви нет богослужения подобного рода.
— Но ведь существует обряд экзорцизма, правда? У каждой религии свои демоны.
— Боюсь, я не знаю его наизусть.
