— Не можешь заснуть? — спросил он тоном, никак не вязавшимся с его видом.
— Я проснулась от боли в руке и вспомнила про таблетки.
Ник вошел в кухню, выглянул в окно и вдруг предложил:
— Как насчет чашки какао?
— Согласна.
— Я сейчас вернусь. — Ник исчез так же неожиданно, как появился.
Стефани поставила на плиту кастрюльку с молоком. Ник вернулся в рубашке и носках.
— Так-то лучше, — с напускной суровостью сказала Стефани. — Мы не обслуживаем без рубашек и носков. — И, удивившись себе самой, она хихикнула.
Ник достал кружки и приказал:
— Садись. Я все сделаю. — Голос его все еще был хриплым со сна.
Давно забытые чувства вдруг нахлынули на нее, в памяти всплыли воспоминания, зыбкие, как лунный свет на горных озерах, старые, как гранитные валуны на ее ранчо…
Стефани попробовала какао и решила, что оно уже достаточно горячее. А потом, положив ложку, она сделала нечто странное: прислонилась к Нику и закрыла глаза.
Тепло его тела передалось ей, и это ощущение показалось ей восхитительным. Боль в руке утихла, и почудилось, что она плывет на облаке, серебристом и мерцающем, как лунный свет, только теплом.
Ник привлек ее к себе.
— Ты потрясающая, — прошептал он и осторожно потерся щекой о ее щеку.
Как давно она не чувствовала на своем лице жесткую мужскую щетину! Откуда-то из самой глубины поднялось желание повернуть голову и прикоснуться губами к губам Ника.
А он прижал ее к себе так крепко, что она ощутила его затвердевшую плоть. Его длинные, сильные пальцы скользили вдоль ее бедер, гладили живот.
— Как я мечтал об этом! Особенно в последнее время.
— Правда?
— От тебя так хорошо пахнет. Просто хочется тебя съесть, — простонал он, зарывшись лицом в ее волосы. Вспышки сдерживаемого желания пронзали ее тело.
Прошлое растаяло. Она вся дрожала от желания жить и наслаждаться жизнью, снова чувствуя себя молодой и желанной.
Однако это был Ник. Он был ее первой любовью, но и тем человеком, который разбил ей сердце. Понадобились недели, месяцы, годы, чтобы залечить нанесенную им рану.
— Нам не следует этого делать, — еле слышно прошептала она.
— Почему?
Тысячи причин пронеслись у нее в голове, но она смогла сформулировать лишь одну: — Дуги…
— Он спит. Мы одни, Стефи. Ты и я — тот, кого ты когда-то любила, тот, кто тебе нужен сейчас. Или подойдет любой другой?
Она покачала головой. Почему он всегда думает о ней плохо? Вот и тогда с Клеем, он не захотел выслушать ее объяснений и просто ушел, а ведь ей был нужен только он.
Руки Ника крепко держали ее. Она чувствовала, что он сгорает от желания.
Но и она хотела… хотела… Она сама не знала, чего хотела. Может быть, покоя. Спокойствия души, которого она не испытывала уже много лет. Доверия, в котором ей было отказано.
Ник повернул Стефани лицом к себе и снова заключил в объятия. Стефани положила руку ему на грудь, но не стала… не смогла… его оттолкнуть. Они стояли, тесно прижавшись, но глядя друг на друга словно враги.
Но ведь любила же она его когда-то…
Глаза Ника то горели жарким огнем, то становились холодными, а движения — осторожными и цепкими, будто она была каким-то диким существом, которое он хотел приручить.
Ник слегка коснулся губами родинки над верхней губой, потом обвел ее языком, как бы изучая это крошечное совершенство.
— Как давно я мечтал это сделать, — хрипло протянул он. — Долгие годы. — Он поцеловал ее сначала в уголок рта, затем впился в ее губы жарким поцелуем.
Она непроизвольно разомкнула губы, и его язык скользнул внутрь.
Время остановилось.
В какой-то момент Стефани, встав на цыпочки, обвила шею Ника, чтобы прижаться еще крепче. Следующим шагом могло быть лишь полное слияние.
Ник гладил ее спину, бедра, грудь, и с губ Стефани слетел невольный стон.
— Будь моею, — шептал он. — Растворись во мне, как бывало раньше, когда мы были молоды и беспечно отдавались своей страсти.
— Я хочу…
— Скажи мне, чего ты хочешь, — бормотал он, осыпая поцелуями ее шею.
— Чтобы было так, как тогда.
Он поднял голову. Внезапно в его глазах вспыхнула не то злость, не то ненависть.
— Мы никогда не будем такими, как тогда…
Стефани поправила упавшую ему на лоб прядь.
— Я тебя никогда не обманывала, Ник.
— Не лги!
— Я и не лгу, но ты не стал слушать мои доводы и не поверил в мою невиновность. Я тоже тебя за это до конца не простила.
— Почему у меня такое чувство, будто ты снова хочешь обвинить во всем меня, хотя это не меня ты застала в чужих объятиях?
— Возможно, мы оба были не правы. Ты был слишком упрям, чтобы вернуться, а я — чтобы оправдываться. А может быть, ты хотел воспользоваться моей так называемой изменой, чтобы порвать со мной? Кое-кто из моих друзей именно так и считал.
— Если ты этому поверила, значит, совсем меня не знала, — пришел он в ярость.
— Возможно. Но и ты меня не знал, если думал, что я тебя обманывала, а потом лгала. — Боль тех лет снова сжала ей сердце, но Стефани замолчала, боясь сказать то, о чем будет потом жалеть.
— Мама? — вдруг раздался голос Дуги.
Ник выпустил из рук Стефани и отступил, а она повернулась к плите и стала помешивать какао.
— Мы здесь, — крикнула она.
— С тобой все в порядке?
— Да. Немного побаливало, так что пришлось принять таблетку. Мы собираемся выпить какао. Будешь с нами?
— Буду. — Дуги зевнул и потер глаза.
Было два часа ночи. Колдовское время. Время человеческой слабости. Впредь надо быть поосторожнее и вообще не давать воли своим эмоциям.
Физической близости недостаточно. Она это поняла уже давно, когда ей было тяжело и одиноко, а его не было рядом. После смерти отца она училась и работала на своем маленьком ранчо. Время от времени заходил Клей. Проверить, как идут дела, — так он говорил. Но его взгляд говорил о другом. Она честно призналась ему, что у нее есть друг. Но Клей был к ней добр, а она так одинока. Она плакала, а Клей ее утешал.
Тут-то и появился Ник.
После того как они расстались, Стефани еще долго никому не доверяла. А Клей умел ждать…
Ник пил маленькими глотками какао. В желудке стало тепло, но лед в душе не таял.
Может, он все-таки был не прав все эти годы? Но трудно поверить всем этим словам о невиновности после стольких лет. Впрочем, какая разница!
Она была против их близости. Он определил это по тому, как она отводила взгляд, как неестественно пылали ее щеки, как менялся цвет ее глаз, в которых отражалась гамма разноречивых чувств — стыд,
