понедельник после обеда, — член итальянской правительственной антитеррористической организации и отлученный от церкви монах…
Вэнс увидел список погибших: водитель такси, у которого были жена и четверо детей; случайный свидетель, ученик высшей школы, всего шестнадцать лет; вооруженный мужчина крупного телосложения, работавший в государственной охранной структуре; и священник. Священник!
Полицейские следователи сообщили, что монах-расстрига был освобожден от церковной службы и отлучен от церкви за участие в акции протеста. Во время нее он завел толпу демонстрантов в церковь Эмполи, и они принялись уничтожать статуи, иконы и другую священную символику. По заявлению полиции, у этого человека, который, по всей видимости, и напал на такси, других судимостей не было.
Это уже не просто странно, подумал Вэнс, дочитав статью. О нем самом ни слова — к облегчению и недоумению — и никаких комментариев от антитеррористической организации о том, почему там оказался телохранитель.
Успокоившись, Вэнс заметил, что к нему вернулся аппетит. День прояснялся. Он снова прочел заметку, чтобы убедиться, что ничего не пропустил. Вэнс уже собирался отложить газету, когда его внимание привлекло еще одно небольшое сообщение: В «Хилтоне» от взрыва бомбы погибла горничная.
У Вэнса снова скрутило в животе. Он читал, и напряжение возрастало.
Мисс Анна Сандро сорока семи лет, горничная миланского отеля «Хилтон», погибла в понедельник вечером от бомбы, которая взорвалась, когда женщина открыла дверь номера, чтобы поменять полотенца. Полиция Милана сообщает, что бомба была соединена проводом с дверной ручкой, и, скорее всего, предназначалась для постояльца номера. Полиция Милана отказалась назвать имя этого человека, но сообщила, что это работник американской нефтяной компании, приехавший в Италию на конференцию.
— Черт! — тихо буркнул Вэнс. Ему вдруг стало страшно так, как никогда раньше не было. Страшнее, чем в Ираке, страшнее, чем… сердце бешено колотилось, пока Эриксон пытался вспомнить, знакомо ли ему такое чувство абсолютного ужаса. Кто-то — и он никак не мог выяснить, кто — хотел его убить, но вместо него погибли невинные люди. Они умерли из-за того, что оказались рядом в неподходящее время. Потом Вэнс вспомнил смерти в Вене и Страсбурге, исчезновение Тоси, жестокое убийство Мартини. Он поморщился и обхватил голову руками. Смерть косила широко и, похоже, намеревалась срезать и его. Эриксон покачал головой и поднялся; решение принято.
Он должен разобраться, что произошло с Мартини, и он в долгу перед теми жителями Милана, которые оказались рядом, когда за ним приходила смерть. Вэнс понимал, что ответ кроется в дневнике де Беатиса. Полиция подняла бы его на смех. Кто поверит, что дневник, которому пятьсот лет, может стать причиной стольких смертей? Он сам бы рассмеялся, если бы уже не погибло столько народу. Вэнс мог бы посмеяться над подобной мыслью, но при виде трупов он смеяться не мог.
— Чего вы пытаетесь добиться? — кричал Эллиотт Кимболл; в висках у него стучала кровь. — Вы хотите сорвать дело? Разрушить все, ради чего мы так долго старались? — Он метался по терракотовому полу, дыша тяжело, со свистом, как перегретый котел, извергающий пар. — Черт побери, как вы можете просто так сидеть? — Кимболл возвышался над простеньким столом и смотрел в упор на сидящего за ним мужчину. В промежутках между тяжелыми вдохами и выдохами Кимболла было слышно, как мягко плещутся волны между опорными столбами.
Брат Грегори снисходительно смотрел вверх на Эллиотта Кимболла, изо всех сил старающегося не дать выхода ярости. Высокий блондин сжимал и разжимал кулаки, мышцы его лица напрягались и подергивались.
— Конечно, нет, — вымолвил брат Грегори настолько тихо, что его собеседнику пришлось затаить дыхание, чтобы расслышать. — Вы забываете, что мы шли к этому больше половины тысячелетия, а ваша организация — меньше века.
— Слушайте, Грегори, — резко сказал Кимболл, — мне надоело это ваше дерьмо из серии «мы сделали больше». Проблема в том, что вы долго были кучкой сраных неудачников, и вот вам наконец дали шанс исправить положение, но вы опять близки к тому, чтобы все проебать, и видит Бог, — Кимболл заметил, что монах содрогнулся, когда Эллиотт упомянул имя всуе, — я не позволю вам испоганить дело Легации.
Только стиснутые челюсти выдавали фальшивость безмятежного облика брата Грегори. Он часто повторял послушникам, что проявить гнев — значит потерять контроль.
— Полагаю, вы слегка переутомлены, мистер Кимболл. Я не думаю, что произошло что-то страшное.
— Но не благодаря вашим мелким выходкам, — брызгал слюной Кимболл. Он отвернулся от стола и прошел через слабо освещенную комнату к деревянному кресту, висевшему на голой каменной стене. Эллиотт закрыл глаза и неровно, но глубоко вдохнул, задержал дыхание, стараясь изгнать гнев. — Во- первых, — продолжил Кимболл уже спокойнее и сдержаннее, — вам не следовало приближаться к Эриксону, не уведомив нас. Вы знаете, насколько он дорог Кингзбери, и вы прекрасно понимаете, что Кингзбери может оказаться опасным врагом, если захочет. А в понедельник… как вам, черт возьми, — Кимболл оборвал фразу, снова пытаясь сдержать нарастающий гнев. — Чего бы вы достигли этим нападением, даже если бы оно прошло успешно?
— Я не собираюсь оправдывать свои действия ни перед вами, ни перед кем-либо еще, мистер Кимболл, — заявил брат Грегори голосом тихим и холодным. — Много столетий самим королям и прелатам приходилось оправдывать свои поступки перед нами. Я не потерплю, чтобы вы или кто-либо еще оспаривали мотивы или полномочия Господней воли.
Кимболл открыл было рот, чтобы сказать что-то, но быстро закрыл. Бесполезно спорить с истинным верующим, невозможно найти компромисс с теми, кто убивает во имя Иисуса, Аллаха или Иеговы.
— Да, — плавно выговорил Кимболл; проглоченная желчь жгла горло. — Вы правы. — Уголки жестоких тонких губ брата Грегори поползли вверх. Нажимай на нужные кнопки, со злобой думал Кимболл. Просто нажимай нужные кнопки.
— Я вас прощаю, — медоточиво произнес брат Грегори. — И выслушав ваше покаяние, я отпускаю вам грехи и богохульство.
Эллиотт еле сдержался, чтобы не закатить презрительно глаза.
— Благодарю, — произнес он, изображая покаяние, как только сумел. — Как вы сами мне часто говорили, вы верите, что Бременская Легация — божественный инструмент, который вы используете для осуществления намерения Господа по отношению к вам и Избранным Братьям. — Брат Грегори легонько кивал. Боже, подумал Кимболл, как он может относиться к этому всерьез? — Бременская Легация, — продолжал он, — хочет лишь помочь вам в выполнении заданий Господа и с этой целью, пока вы работаете с нами, мы будем давать вам советы. Поэтому я, при всем своем уважении, настаиваю на том, что не надо враждовать с Вэнсом Эриксоном — по крайней мере, пока сделка не будет заключена. Я…
— Я не вижу причин принимать этот совет, мистер Кимболл, — прервал его брат Грегори. — В том, чтобы сделка совершилась, — воля Господа. Никто — ни вы, ни я, ни мистер Эриксон или его влиятельный союзник Харрисон Кингзбери — не сможет помешать исполнению воли Божьей.
Кимболл в ярости раскрыл рот, затем быстро перевел глаза на потолок и перекрестился. Ну, Аве Мария, черт бы тебя подрал! — думал он. Вот тебе, это всегда срабатывало; и сейчас Иисус меня не подведет. Вслух же он сказал:
— Да, да, вы правы. Но мы — инструменты Господа, и мы должны выяснить, как Бог прикажет обращаться с мистером Эриксоном, как относиться к нему, чтобы не поколебать волю Божью к успешному завершению нашей сделки. — Брат Грегори нахмурился. — С этой целью я прошу, чтобы ваше святейшество помолилось и порекомендовало, что нам делать дальше.
В комнате воцарилась тишина ожидания. Сработает ли этот прием и сейчас? — нервно гадал
