— А у вас?.. Все наши расхождения — на почве документальности.
Помощница Шелеха снизу, из раскопа, заметила Лаврентьева, тотчас поднялась и принесла ему раскладной стул.
Сергей Иванович устроился неподалеку от художницы, около груды черепков. Он сиял очки, протер их и стал рассматривать находки.
— Добрый день, Сергей Иванович, — сказал Шелех, появившийся из раскопа.
Лаврентьев что-то буркнул в ответ. Шелех сразу почувствовал настроение начальника экспедиции. Остап Петрович всегда считал, что с Лаврентьевым работать легко и в то же время очень трудно. Никогда не знаешь, как попасть ему в тон.
— Меня радует, что идет так много скифской керамики, — осторожно повел разговор Шелех, показывая на груду черепков.
Лаврентьев быстрым движением сдвинул очки на лоб, посмотрел на Шелеха в упор.
— Мы копаем не для того, чтобы собрать побольше черепков и побольше горшков склеить! — резко сказал академик. — Механическое умножение древностей не решает научной задачи. Что нового об Эосе расскажут эти черепки?
— Мы, кажется, сели на какое-то общественное здание, — спокойно, словно не замечая тона Лаврентьева, сказал Остап Петрович.
— «Кажется»... «Сели»... А вам не кажется, что я из-за вас тоже сел... в лужу?
— Сергей Иванович, я вас не понимаю, вы чем-то недовольны?
— Не то слово.
— А в чем дело? — искренне удивился Шелех.
— В вашем радиопанегирике.
— Позвольте, ведь вы сами поручили мне выступить по радио.
— Но я не поручал петь мне дифирамбы! — сказал Лаврентьев, поднимаясь со стульчика. — «Выдающийся ученый»... «корифей»... «деятель». И потом, в какой это связи находятся скифский царь Пилур и Всемирный Совет Мира, членом которого я имею честь состоять? Вас послушаешь — выходит так, что это открытие сделано мною одним...
— Сергей Иванович, но ведь вы начальник экспедиции.
— Мне теперь стыдно Оксане Васильевне в глаза посмотреть!.. Нет, знаете, не удосужиться хотя бы упомянуть автора находки декрета!.. Это...
Шелех хотел что-то объяснить, но вконец рассерженный Лаврентьев, не желая больше слушать, повернулся и пошел в степь.
Сергей Иванович и Остап Петрович никогда не были друзьями, хотя уже много лет работали вместе.
Академик ценил Шелеха. Никто лучше Остапа Петровича не чувствовал грунта, не улавливал малейших изменений его цвета, плотности. Едва под лопатой обнажалось несколько камней, он уже мог безошибочно определить — случайные это камни или начало кладки, вымостки. Говорили, что у Шелеха легкая рука, и он в самом деле обладал необыкновенной интуицией, этим шестым чувством археолога. Раскопщик он был виртуозный. Но хороший раскопщик — это еще не археолог.
Сергей Иванович никогда не показывал виду, но, отдавая должное Шелеху, в глубине души жалел его, считая, что ученым он так и не станет. И сам Шелех, оставаясь наедине с собой, с болью признавал, что он только ремесленник. Пусть отличный, но ремесленник, и что Лаврентьев это знает, пожалуй, даже лучше, чем он сам.
Однажды на раскопанной эосской улице сделали вертикальный разрез, обнаживший весь пятиметровый культурный слой, в котором один на другой напластовались следы всех эпох жизни города — от его рождения и да гибели.
К отвесной земляной стенке подошли Лаврентьев и Шелех. Сергей Иванович был взволнован. Обрывки кладок и кости животных, камни и пепел, черепки и куски угля из давно потухших очагов, словно строчки в распахнутой книге времен, отмечали век за веком. Перед глазами будто оживал Эос.
Лаврентьев рассматривал самый нижний и тонкий слой. Город зарождался, еще был совсем малолюдным, и здесь почти нет остатков каменных строений. Один саман да глина... Но вскоре Эос разрастается, богатеет, появляются здания, дворцы. И вот их следы — куски камня, мрамора, обломки колонн... Эос переживает набег кочевых племен, он горит со всех сторон, и в новом слое — следы пожарищ: пепел, обгоревшая черепица, красноватые камни, которые, кажется, еще и не остыли... И снова куски кирпичей, мрамора, остатки колонн. Второе рождение города...
Сергей Иванович молчал, подавленный величием картины, которую только что нарисовало его воображение, связавшее воедино времена, эпохи и поколения.
Лаврентьев взглянул на Шелеха. Тот с рулеткой в руках стоял, погруженный в какие-то мысли.
— Да... — многозначительно промолвил Лаврентьев. — Остап Петрович, о чем это вы так задумались?
— Всего пять метров до материка...
— Что, маловато? Но разве в этом суть? — поморщился Лаврентьев. — Сколько же здесь исторических потрясений и катастроф, человеческих судеб, радостей и трагедий... — увлеченно заговорил Сергей Иванович — и тотчас замолчал, зная, что Шелех все равно не поймет его.
За полвека археологической работы через руки Сергея Ивановича прошло несметное количество памятников. И каждый раз, когда Лаврентьев брал в руки новую находку, ученого не оставляла мысль, что он прикасается к вещи, сработанной человеком двадцать или двадцать пять веков назад.
Если от мраморной колонны, сложенной из барабанов, которые тесал древний зодчий, осталась хотя бы одна деталь, — нетрудно восстановить облик всего здания. Тут на помощь приходят математика, архитектурные пропорции. Но для того чтобы по остаткам жилья, утвари воссоздать картину жизни и человеческих отношений, мало одной науки, книжных знаний. Здесь на помощь археологу должна прийти его верная подруга — научная фантазия. Подобно ветру, надувающему парус, она делает мысль исследователя крылатой. Такой подруги у Шелеха не было. Как-то на защите диссертации Сергей Иванович сказал фразу, которую многие его коллеги отнесли за счет полемического задора и неугомонного темперамента академика:
«Без живого дара поэзии трудно быть настоящим археологом».
Такого дара у Шелеха не было.
Человек совершенно незлопамятный. Лаврентьев не мог простить Шелеху одну недавнюю историю.
Не то в сорок девятом, не то в пятидесятом году, перед предстоявшей сессией Отделения исторических наук, в Эос приехали начальник республиканского Управления заповедников Гонимов и молодой историк, исполнявший обязанности секретаря Отделения. Они походили по раскопкам, посмотрели музей заповедника, потом встретились с Лаврентьевым.
Если бы не громкое имя академика, гости, судя по всему, высказали бы свои соображения более решительно. Но в присутствии Сергея Ивановича они были сдержанны.
— Многоуважаемый Сергей Иванович, — учтиво начал Гонимов, — я хотел бы узнать, не кажется ли вам, что в условиях сегодняшнего дня нет особой нужды копать древнегреческий город, когда вокруг лежит столько славянских поселений... И это на сегодняшний день...
— «На сегодняшний день» — не по-русски сказано, — зло бросил Лаврентьев.
— Прошу прощения, — продолжал Гонимов, — я говорю о том, что раскопки Эоса сто?ят немало. Мы вот советовались с хранителем заповедника, и он такого мнения, что на сегодняшний день... то есть, простите, сегодня... целесообразней использовать деньги на актуальные раскопки...
— «Актуальные раскопки»! — захохотал Лаврентьев. — Термин-то какой! Несусветная тарабарщина! Уж не ваше ли это открытие, Остап Петрович? — Прищурив глаз, Сергей Иванович презрительно посмотрел на Шелеха.
Сконфуженный Шелех после ухода гостей пытался оправдываться, ссылался на какую-то статью профессора Скоробогатова, и в кабинете хранителя долго еще громыхал Лаврентьевский баритон.
Сергей Иванович вышел совершенно взбешенный и по дороге домой решил было, что никогда больше не подаст руки Шелеху. Но, начав успокаиваться, Лаврентьев подумал о слабостях натуры иного человека, который, подобно Шелеху, может быть храбрым на войне, но трусит перед начальником Музейного
