круглые сутки стерег кабинет, и в отсутствие Ганса Карловича никто, даже домашние, не мог сюда войти.
Нигофф заметил, как собака насторожилась и повела ушами. По лестнице кто-то поднимался.
— Ганс Карлович, вас там Хомяк дожидается, — сказал лакей. — Видать, что-то принес...
— Зови.
На пороге комнаты появился небольшого роста рыжеватый человек с испитым, помятым лицом. Еще от двери он стал угодливо кланяться:
— Гансу Карлычу наше нижайшее... Как здоровьице?
— Ничего, в могилу еще не собираюсь, — ответил Нигофф, не поднимая головы от бумаг.
Хомяк подобострастно захихикал, и при этом его хитрые, вороватые, бегающие глазки сделались еще меньше.
— Ну, давай что принес, — стараясь казаться безразличным, проговорил Нигофф. — Опять какую- нибудь терракоту?
— Э-э!.. Ганс Карлыч, разве вам на меня обижаться?
Хомяк приблизился к стене и показал пальцем на фотографию килика на высокой ножке с изображением оленя, двадцать пять веков назад сделанного афинским мастером.
— Кто принес? Хомяк... Шесть аршин копал.
Боязливо взглянув на собаку, Захар прошел вдоль длинного стеклянного шкафа и, тыча пальцем в толстое стекло, повторял:
— А это?.. А это?..
— Хватит тебя старое вспоминать. Вон, гляди, что мне Куцый позавчера доставил.
Нигофф взял с полки кратер для смешивания вина с водой. Сосуд походил на перевернутый колокол. Тысячелетия будто не коснулись его блестящей поверхности, на которой неизвестный художник изобразил Геракла, отрывающего Антея от земли.
Глаза Хомяка загорелись и тотчас погасли. Он осторожно щелкнул по вазе желтым выпуклым ногтем. Раздался чистый звон.
— Хорош... Видать, богатая была могила... Но противу того, что я принес, и гроша не стоит. Далеко Куцему до зайца...
— Цену набиваешь? Показывай!.. Что там? Ваза?
— Не-е-ет... — протянул Хомяк.
— Браслет? — спросил Нигофф все тем же равнодушным тоном.
— Федот, да не тот...
Хомяк достал из котомки какой-то сверток, стал его разворачивать. Нигофф брезгливо следил за тем, как он бросил на ковер сначала домотканую рубаху, потом рушник с красным петухом. В руках у Хомяка теперь была плотная картонная коробка из-под шляпы. Он понес ее к конторке, за которой стоял Нигофф, открыл и вынул широкий, темновато-красного оттенка золотой обруч. По верхнему его краю мчались олени, их преследовали львы, стреляющие из луков.
Нигофф, при всем умении владеть собой, не смог сдержать волнения.
— Корона?! — с изумлением воскликнул он.
— Тут надпись есть, — торжествующе сказал Хомяк.
Нигофф, схватив тиару, метнулся к окну и, повернув ее, прочитал:
— Пилур...
Петербург, 1913 год
Рекс больше не лежал у конторки. Его коврик перенесли к сейфу. Толстая дверца стального шкафа в стене кабинета была надежно заперта, но Нигофф спал плохо.
Южноморский зерноторговец и мукомол, став владельцем золотой тиары Пилура, потерял покой. Суеверного коммерсанта преследовали рассказы Тараса Ивановича. Покойный учитель истории поведал ему народное поверье о том, что всех обладателей крупнейших сокровищ ждет несчастье. По его словам, восемнадцать государей Индостана, владевших величайшим алмазом «Коинур», погибли не своей смертью.
Нигофф просыпался в холодном поту. Шаркая ночными туфлями, воровато оглядываясь в собственном доме, он подходил к дверям кабинета, и только прерывистое дыхание Рекса успокаивало его.
Так продолжалось несколько дней. В начале июня Ганс Карлович выехал в Петербург.
В то лето в русской столице гостил один из крупнейших американских финансистов мистер Пирпонт Дюран. С берегов Гудзона на берега Невы его привели биржевые операции и сделки с банками Российской империи.
Но, по горло занятый официальными приемами, деловыми встречами и конфиденциальными разговорами в тиши роскошного номера «Европейской гостиницы», мистер Дюран находил время и для поисков редчайших произведений искусств, предметов старины, которыми так сказочно богата Северная Пальмира. Как-то утром, просматривая корреспонденцию, он увидел конверт с фирменной маркой известного парижского антиквара.
...В полдень, сев в щегольской экипаж на дутых шинах, секретарь Дюрана велел отвезти себя к магазину Фельже. Лихач даже не спросил адреса.
На многолюдной петербургской улице находился полумагазин-полуконтора с огромными зеркальными витринами по обе стороны двери, на которых было написано:
«А. Ф. Фельже. Предметы искусства и художественной старины».
Стены длинного зала магазина были сплошь увешаны картинами, французскими гобеленами, персидскими коврами. На подставках стояли скульптуры, и несколько мраморных Вольтеров с язвительной улыбкой глядели друг на друга. В шкафах за стеклом лежали изделия из слоновой кости, фарфор, античная керамика, эмали, старинный итальянский фаянс и даже древняя мозаика.
По магазину прохаживались франтоватые приказчики с лихо закрученными кверху усиками, всем своим видом показывая, что они не торговые люди, а близки служению музам.
Как только молодой иностранец переступил порог магазина, рядом с ним вырос старший приказчик. Он тотчас проводил американца в конец длинного зала, где за стеклянной перегородкой в старинном кресле восседал сам Альфонс Францевич Фельже.
Это был сухонький, маленький, профессорского вида старичок, аккуратно и скромно одетый. Он вежливо поклонился вошедшему.
Молодой иностранец, держа в руках словарь, сказал:
— Меня посылал ваш коллега... Шеф антиквариат... отель Друо. Пари...
Фельже, предложив гостю сесть, взял протянутое им письмо и быстро пробежал его. Письмо было короткое. Улыбнувшись, однако без всякого заискивания, Альфонс Францевич с достоинством произнес:
— Рад считать своим новым клиентом знаменитого финансиста Нового света мистера Пирпонта Дюрана. Насколько я понял, речь идет о золотой тиаре скифского царя. Да, эта редкая вещь! После южноафриканского алмаза «Эксельсиор» в 971 карат это самая интересная находка за двадцать последних лет.
Секретарь Дюрана, вытянув шею, напряженно слушал, чтобы ничего не упустить из рассказа Фельже. Уловив, в чем дело, он нетерпеливо спросил:
— Купил Эрмитаж?
— Нет, дорого.
— Вопрос деньги для шеф не играйт роль. Где вещь?
