Из памяти, как груз отныне лишний
Исчезли тени песен и страстей.
Ей — опустевшей приказал Всевышний
Стать страшной книгой грозовых вестей.
После женственного изящества «Четок» — строгая мужественность, скорбная торжественность и молитвенность «Белой Стаи». Раньше стихи привычно складывались в признание или беседу с милым — теперь они принимают форму размышления или молитвы. Прежде ломанные тонические ритмы — теперь монументальная грузность пятистопного ямба и александрийского стиха. Вместо «мелочей бездумного житья» — цветов, птиц, вееров, духов, перчаток — пышные речения высокого стиля. Да, стиля, ибо в «Белой Стае» из манеры «Четок» выплавляется и выковывается подлинный поэтический стиль.
В «Anno Domini» эта эпоха представлена 23 стихотворениями, из которых большинство относится к 1917 году. Безысходность тоски, ужас одиночества, вечная разлука и напрасное ожидание — вот душевное состояние:
«Сводом каменным кажется небо» (стр.78).
И вот одна осталась я
Считать пустые дни.
И в этой муке одно прибежище — Господь, одно утешение и молитва. Простой бесхитростной верой полны ее стихи, религиозный пафос «Белой Стаи» не гаснет и в «Anno uomini>». Типом лирической композиции становится любовная элегия с молитвенным воззванием в финале. Так например стихотворение «Эта встреча никем не воспета» заканчивается:
Ты, росой окропляющий травы,
Вестью душу мою оживи,
Не для страсти, не для забавы,
Для
В двух последних строках найдено эпиграмматическое противопоставление двух строев души — настоящего и прошлого.
Мистическое претворение «великой земной любви» дано в стихотворении «Ждала его напрасно много лет». Встреча с «женихом» изображается, как мистерия:
Но воссиял неугасимый свет
Тому три года в Вербную субботу.
Свидание овеяно весенним ветром, колокольным звоном, звучащим, как утешенье вещее. За окном идет народ со свечками («О, вечер богомольный»). И рука ее, принимающая поцелуй,
Они расстаются: на прощание она дает ему кольцо, и ждет его «долгие годы» «напрасно». Ее жизнь — «долгая драма», «тяжелый сон». Даже петь она разучилась.
Не нашелся тайный перстень,
Прождала я много дней,
Нежной пленницею песня
Умерла в груди моей.
(1917)
Там идут дни, «печали умножая»
И сердце только скорой смерти просит,
Кляня медлительность судьбы.
(1917)
И снова мотив смерти песен:
Так, земле и небесам чужая,
Я живу, и больше не пою.
Слов все меньше; стихи достигают предела простоты и сжатости. Горе поэта стыдливо и скупо на слова. В этой «темнице гробовой», «в этом предчувствии неотвратимой тьмы» образ далекого возлюбленного укажется «ангелом, возмутившим воду». И личное страдание вырастает в скорбь о родине:
Теперь никто не станет слушать песен,
Предсказанные наступили дни.
Моя последняя, мир больше не чудесен,
Не разрывай мне сердца, не звени.
Еще недавно, ласточкой свободной
Свершала ты свой утренний полет,
А ныне станешь нищенкой голодной,
Не достучишься у чужих ворот.
События 1917 года вызывают к жизни потрясающие строки:
Вот для чего я пела и мечтала,
Мне сердце разорвали пополам.
Как после залпа сразу тихо стало.
Смерть выслала дозорных по дворам.
Технически все стихи этой эпохи отличаются устойчивой классической композицией, полновесно– медлительным ритмом (преобладание пятии- шестистопных ямбов), строгой чеканностью слов. Появляются чистые описания и рассуждения. Темы «Белой Стаи» — далекий возлюбленный, «отступник», светлый «воин» убитый на войне и «злой» — нелюбимый — три таинственных образа — разрабатываются и здесь. Но только в стихах 1921 г. это тройственное построение окончательно оформляется[48].
Мотив «далекого возлюбленного», отрекшегося от темной родины, покинувшего «грешную страну» для чужих «вод и цветов» ровной нитью проходит через последние стихотворения Ахматовой. В «Белой Стае» мы читаем:
Высокомерьем дух твой омрачен,
И оттого ты не познаешь света…
Ты говоришь: мой страна грешна,
А я скажу — твоя страна безбожна.
Но отступник томится по преданной им родине и стучится к «нищей грешнице».
В «Подорожнике» мотив развивается:
Ты, отступник, за остров зеленый
Отдал, отдал родную страну,
Наши песни, и наши иконы
И над озером тихим сосну…
И такой же финал:
Для чего ж ты приходишь и стонешь
Под высоким окошком моим?
Теперь он может кощунствовать и чваниться, губя свою «православную душу» — он потерял благодать:
Оттого то во время молитвы
Попросил ты тебя поминать.
Но под суровым обличением таится бесконечная любовь, и в других стихотворениях поэт с мучительной нежностью говорит о нем, «тяжелом и унылом, отрекшемся от славы и мечты». В конце неожиданное горестное признание:
Как за тебя мне Господа молить?
Ты угадал: моя любовь такая,
Что даже ты ее не мог убить.
В «Anno Domini» этот мотив достигает необычайного для Ахматовой пафоса и динамизма. Прерывистые, торопливые строки — гневны и жестоки. Любовь перешла в ненависть.
