— Ну и дела! — бранилась торговка. — Эдак нам всем отсюда ноги уносить придется.
Просигналил где?то автомобиль, донесся шум мотора. Парни на углу загалдели.
— Ага, и Тоньехо там. Ужо доберусь я до него…
— Будет тебе.
— Знкарна! Иди сюда, — вернул кто?то зеленщицу.
На углу по — прежнему чесали языки. Антонио захлопнул дверь.
— Устал, что ли?
— Нет, не очень.
— А что Бернабе говорит?
— Да ничего. Вот тыкву, говорит, посадим…
Хуана принялась расчесывать волосы.
— Прежде?то как хорошо было!
— Мало ли что прежде было.
В соломе чирикали воробьи. Наверху в листве копошился, склевывая молодые виноградники, пгенец — козодой.
— Не прожить мне без двора без нашего.
Антонио присел на вязанку, ту, что принес из леса.
— Как?нибудь проживешь.
— Нет, не проживу.
— Вот ведь Сатурнино уехал. Какой у него дом теперь, слыхала?
— На тот свет раньше попадешь, чем такой дом выстроишь.
— Девчонка кричит все?
— Дала ей супу, вроде уснула.
Первые ласточки уже прилетели. Высвистывая свое, они сновали под карнизом, безразличные к людским тяготам.
— А тут еще зима какая — холода, стужа! На виноградниках, что померзло, всей деревней обрывали. Да трактора Эти — танки прямо, страх один.
— Ехать мне надо. Сама видишь.
Какой?то воробьишка подскакал к двери пустого — без скотины — хлева.
— Прежде?то четыре полосы у нас было, да ты поденно на стороне подрабатывал… А теперь и мул сдох, и ячмень какой — кто его купит?
Антонио достает кисет, долго и бережно сворачивает сигаретку. Хуана следит за его пальцами. Вот он подносит листик клейким краем к губам, слюнит его, неспешно заклеивает.
— Да — a, то прежде…
— А Николас чего говорит?
— Что больше меня не ждет, вот чего.
— Ему легко. Один, бессемейный.
— А семейных сколько поуезжало, будто ты не знаешь, Хуана.
— Ну, и чего хорошего? Возьми Хосефу, Долорес, Асунсьон… Разве это жизнь: каждый день на почту бегать? «Мне есть что?нибудь, Луис?» — «Нет покуда, зайди завтра». Ваш брат на письма не больно тароват. А кто и грамоте не Знает, откуда и знать?то ее? Весь век свой в земле копаешься.
— Я буду писать.
Хуана подсела к мужу.
— Мам! — В дверях показался Тоньехо.
— А, вот и ты наконец.
— Пап, это машина дона Хесуса проезжала.
— Я тебе покажу машину…
Мальчишка был худенький. На отца он смотрел с опаской, наперед жалостно посапывая носом. Антонио притянул его было за рукав. Парнишка тихонечко заскулил.
— Ладно, отпусти его, — вступилась Хуана.
— А, пропади все пропадом, — ругнулся Антонио, но отпустил.
Прежде и вправду жизнь была другая. Опять же мул. Четыре полосы ячменя. Обстригал виноград у дона Хесуса. Подрабатывал на винзаводе. А в августе страда начиналась — еще на два месяца. Теперь все не так.
— Говорят, житье лучше стало.
— Еще чего! — возмутился он. — Лучше некуда. Народ-то… тьфу! — И сжал кулаки.
— Говорят: люди знают, что делают. Вернется такой, глядишь, приоделся, то да се. Может, и вправду лучше?
— Заладили: «лучше, лучше…»
— А я видел трактор дона Хесуса, новый который.
Антонио посмотрел на сына. Взял за руку.
— Уезжаю я, вот какое дело, сынок.
— Во Францию?
— Угу.
— А у Бласа отец в Барселоне. И его мама так и говорит: «Вот как вернется…» Он на праздники вернется, привезет хлопушки.
Хуана погладила сына по голове. За стенкой заплакала младшая.
— Гляди, заплакала… Пойду посмотрю, вдруг что надо…
— Вот так?то, Тоньо… — И отец взъерошил мальчику волосы.
— А ты, как приедешь, мне тоже всего привезешь, правда?
— Конечно.
— Вот Блас…
— Помолчим, а?
Зеленщица, видно, ушла. Кто?то протопал под окном, чертыхаясь. На улице судачили женщины.
— …она — баба не промах.
— Еще бы, заступник наш святой о пей печется?то как!
— Твой небось не лучше?
— Мой?то? А что с ним станется? Говорят, себе девку Завел, да мне от того ни тепло, ни холодно.
Смех затих.
— Так?то, Тоньо…
— Напакостила, бесстыдница, — бросила Хуана, пробегая во двор.
— Прежде я ведь почти всякий день работал, Тоньо. Вот.
— А теперь из лесу дрова носишь.
— Да не всегда удается. Лесники нынче во какие глазастые стали.
— На рынке в прошлый раз, — с порога стала рассказывать Хуана, — эти, что из города, говорили: «Деревня совсем пустая, никого нету. Какая тут торговля, одно разорение!» Всё, чего понавезли, опять собрали, народ поносят на чем свет стоит.
— И правильно, что поносят.
В ставень постучали.
— Тоньехо! — позвали ребятишки, какие?то рябые, конопатые.
— Ему обедать пора, — отослал их Антонио.
— И вправду пора, — спохватилась Хуана. — Ступайте на кухню.
По привычке обошли с краю заброшенные грядки. Из?под ног выпорхнула стайка воробьев. Антонио глянул в сторону пустовавшего хлева: над сараями уже нависли вечерние сумерки. Потом взгляд его скользнул по ржавому ружью на столбе у кухни, по разношенным пеньковым альпаргатам на приступке. Хуана поставила на стол — недомерок горшок с похлебкой, вылила дымящуюся жижу в эмалированную миску с облупленными боками. Все трое заработали ложками.
