невозможно, но для женщин — это очень даже возможно. Для мужчин смерть, как разрывающаяся бомба. Даже если их жены медленно угасают на их глазах, они прячут голову в песок и приходят в ужас, когда остаются одни.
А женщины знают. Сельма знала. И при первой же встрече с Маргидо горячо его поприветствовала, губы напомажены и этот запах парфюма. Рассказала обо всем, скрываясь за маской горя. Рассказала ему то, что «никогда никому не рассказывала», даже дочерям. О печальном замужестве, о тайном личном бюджете, о выпивке, других женщинах, пока Маргидо сидел и помогал сочинить некролог и выбрать гроб.
— Вы — мой душеприказчик, — говорила она. — К священнику я бы с этим не пошла. Я же атеистка. Вы верите в Бога?
Она бросила слово «атеистка», будто это была политическая партия, за которую она голосовала, или ее любимый магазин.
— Я не могу быть душеприказчиком в прямом смысле слова, — ответил он. — Но я постараюсь сделать все возможное, чтобы похороны вашего мужа прошли…
— Вам придется все сделать за меня. Арве не подпускал меня ни к чему, я даже не знаю, что такое налоговая декларация, а счета будут по-прежнему приходить на его имя? И что мне в таком случае делать? Я совсем беспомощна, признаться вам, Маргидо!
— Все будет хорошо. У нас есть справка от врача, и мы отправим заявление в мэрию. Оттуда информация поступит в бюро регистрации и в налоговую, а с банком вам придется поговорить самой. У вас же есть общие дети, которые вам помогут.
— Общие? Разумеется, общие. Но я не хочу с ними об этом говорить. Они привыкли, что всем занимались… мы. Он.
— Может, адвокат?
Она не ответила. Только положила ногу на ногу, наклонилась над столом, уставилась в его чашку кофе и разочаровалась, обнаружив, что кофе почти нетронут.
Три раза после похорон она заманивала его к себе, и он соглашался. Он не знал, что сказать, она же была новоиспеченной вдовой, женщиной, охваченной горем. Человек его профессии обязан быть обходительным с женщинами.
Нет, он не хотел звонить. Пусть звонит сама или лучше пусть перестанет. Он не знал, чего она от него хочет, хотя догадывался. Но не признавался себе. У него никогда не было никаких отношений с женщинами, не было женщин, просто так получилось, и было бы смешно начать теперь, в его-то возрасте. Ему хватит маленького кипариса на веранде и мечты о большой ванной. В то же время ему льстило ее внимание, что она так ему доверяла, предполагая, что все проблемы исчезнут, стоит только ему полностью в них погрузиться, попробовать пирожного, лечь вздремнуть на диван, как она предложила ему в последний раз — очень уж усталым он выглядел. А когда он сказал «прощайте», она обняла его, неприлично обняла, как он бы выразился. Она нарочито крепко к нему прижалась и к тому же потрепала ему волосы на затылке. Волосы у него всегда были длиннее, чем ему нравилось, на затылке они росли быстрее, чем на остальной голове. Через две недели после стрижки у него сзади на шее всегда отрастали кудряшки по обе стороны от позвонков. Он старался не забывать сбривать эту поросль, но иногда все-таки забывал, как о волосах в носу и в ушах. И в эти кудряшки она довольно цепко запустила пальцы, обнимая его при этом, и инстинктивно он хотел только вырваться из объятий как можно вежливее.
На складе он взял гроб модели «Натура» отшлифованный, еще взял покрывало, подушечку, рубашку и простыню. Ему отнесли все в багажник машины, и он прикрыл гроб покрывалом. С «ситроеном» все шло быстрее, а перевозка с крестом на крыше не могла проехать на желтый свет или быстро вписаться в крутой поворот. Он позвонил фру Марстад спросить, кто заберет все из церкви после похорон женщины, помощница слегка раздраженно ответила, что сделает все сама, и добавила, что фру Габриэльсен отправилась в морг, чтобы помочь ему подготовить тело Ингве Котума. «Глупо с моей стороны было звонить, — подумал он позже, — фру Марстад все всегда помнит». И что это на него нашло? Откуда это беспокойство? Наверное, Сельма Ванвик вывела его из равновесия. Сколько времени должно пройти, чтобы он перестал изображать сострадательную вежливость? Он постарался переключиться на дела. После того, как будет готово тело Котума-младшего, надо приготовить на завтра два сборника псалмов. И еще для вечерней службы.
Фру Габриэльсен приехала одновременно с ним. В морге они проверили и перепроверили имя, дату рождения и смерти и только потом выкатили носилки с упакованным в черный полиэтилен трупом. И хотя для Маргидо было очевидно, кто там лежал, он придерживался привычной процедуры. А привычные дела он выполнял всегда очень тщательно и дотошно, это давало ему ощущение свободы. Высвобождало участок сознания для других мыслей.
— Отец отказался от вскрытия, — сказал Маргидо, объясняя, почему патологоанатомы не помыли и не обиходили труп.
Они надели резиновые перчатки и прозрачные полиэтиленовые передники, завязав их на талии. Завязывать надо осторожно, чтобы не порвались тонкие шнурочки.
Распаковали труп. Сразу появился запах, и оба автоматически задышали ртом.
— Бедные родители, — сказала фру Габриэльсен. — Они сами его обнаружили?
— Да.
Фру Габриэльсен стянула с мальчика трусы, открыла мешок для мусора и сунула трусы туда. Маргидо снял с шеи веревку. Они осторожно убрали запачканный полиэтилен и заменили его бумагой. Потом положили труп на бок, закрепили в этом положении, после чего Маргидо намочил тряпку и начал обмывать тело. Фру Габриэльсен доделала работу.
Он выполнял свое дело осторожно и тщательно. Надо как можно лучше отмыть тело перед похоронами или кремацией. Родственникам не стоит напоминать, с чем обычно расстается тело, стоит только мускулатуре перестать функционировать. Когда нижняя часть мальчишеского тела стала чистой, он соорудил пробку из тряпки, чтобы ничего больше не протекло. Затем занялся языком. Засунул руку как можно дальше в горло и попытался вернуть язык на место. Отчасти ему это удалось, потом он подвязал подбородок. Он попытался сомкнуть веки, но глазные яблоки выкатились настолько, что веки едва прикрывались на три четверти. Лицо он намазал бежевым кремом, слегка приглушившим синеву, особенно губы. Зачесал волосы набок, наверняка не так, как при жизни, но с мальчишескими прическами никогда не угадаешь.
— Оставим подбородок подвязанным до вечера, — сказал Маргидо.
— Родственники придут в шесть.
Они взялись за парня, чтобы переложить его в гроб. Маргидо — за верхнюю часть туловища. В этот момент из горла мальчика вышел воздух, но Маргидо ждал этого и вовремя отвернулся. Автоматически он соблюдал все меры безопасности, хотя мальчик уже вряд ли мог чем-нибудь его заразить. Хотя труп может источать трупный яд. К тому же, Маргидо знал, что в горле еще может сохраниться живой золотистый стафилококк. Ведь трупу не было еще и суток. Вместе они надели на него рубашку. Холодные руки сложили на груди поверх савана. На правой руке у него был перстень с печаткой, скорее всего, подарок к конфирмации.
Волосы были расчесаны, а белое шелковое покрывало сложено на подушке у лица. Мешочек с болтами для крышки гроба фру Габриэльсен положила в ногах, а потом совместными усилиями они положили сверху крышку, после чего откатили гроб обратно в морг.
Тот был почти переполнен. Ингве Котум был девятым по счету, а в помещении места было для десяти. Маргидо обещал, что его заберут самое позднее завтра вечером и отвезут в морг при церкви, где гроб простоит до похорон.
В половине шестого он вернулся. Припарковался и сидел в машине, не выключая двигателя. Даже наклонился, чтобы ненадолго выставить печку на максимум.
Горячий сухой воздух дул ему на руки. Готовый обед, подогретый в офисе, пока он вычитывал корректуру двух сборников псалмов, не насытил его, и он ощущал легкий голод. Или… даже не голод, а пустоту. Темный вечер за стеклами машины был тих, и приятно было сидеть здесь, на этом теплом островке, в этой тесной капсуле. Сельма Ванвик не перезвонила — может, хоть эта проблема рассосется сама собой. Снег шел всю вторую половину дня, и нападало не меньше тридцати сантиметров. Скоро он сможет откинуться в своем глубоком кресле в гостиной и смотреть на заснеженную веранду и на крошечные, частые
