Тот попытался съерничать:
— «Саид, ты зачем убил моих людей??. Я послал их сказать тебе, чтобы ты не искал Джавдета в Сухом ручье, его там нет!»
— Не придуривайся! Это серьезный разговор. Я вижу, что ты убиваешь направо и налево. Теперь и Белку, и Крыса этому же учишь!
— Ты тоже убиваешь! Тоже мне, нашелся праведник! — окрысился Толик.
— Не прикидывайся, что ты не видишь разницы! Я убиваю как анаконда — только когда это надо для жизни, можно сказать — для пропитания! А ты убиваешь для удовольствия — я же вижу! Тебе это доставляет удовольствие, — я же вижу! — он, с исказившимся лицом, обличающее ткнул пальцем в сторону брата.
— Ну и что??? — защищаясь, заорал тот, — Нравится — не нравится! Ты вообще стал бабой, как твоя бывшая! Да, нравится! Я, бл…, как волк среди овец, — я их режу в свое удовольствие!
— Чушь! Волк убивает столько, сколько может съесть! Убивает в свое удовольствие хорек в курятнике!
Толик помолчал, опустив голову, потом ответил:
— Ты сам говорил, что «парадигма сменилась». Что сейчас выживет не самый… не самый цивилизованный или гуманный, а самый жестокий, кто не боится лить кровь…
— Говорил! Только не «жестокий», а жесткий. Сейчас время такое — убивать приходится. Постоянно. Даже не поделиться продуктами — это тоже убить чаще всего. Я сознаю это, — он жестом остановил пытающегося что-то сказать брата, — Но это все по необходимости! А тебе, я вижу, нравится, — а это уже, брат, шизофрения! Причем с тебя берет пример Крыс, тьфу, Серега; — и нельзя, чтобы из него выросло кровавое чудовище!
— Я — чудовище?? Я, бл. дь, — кровавое чудовище?? — вспылил Толик.
— А что ты думал?? Ты убиваешь для удовольствия! Мне наплевать на моральный кодекс, на тот, который был, во всяком случае, — но мы не можем вообще быть без правил… Быть без правил, без нравственных правил, вообще без всяких — это невозможно! Мы же люди, брат, мы же не хорьки в курятнике!! Не фашисты на оккупированной территории! Нельзя, понимаешь, нельзя получать удовольствие от лишения человека жизни! Убивать просто потому, что имеешь такую возможность! Это не по-человечески! Масутатси Ойяма сказал: «Справедливость без силы — бесполезна, сила без справедливости — отвратительна!»
— Да фигню сказал твой японец!! «Отвратительна!» «Отвратительно, противно» — это эти… «Оценочные категории!» А сила — абсолютна! Возможность! В том числе — и возможность настоять на своем, а как крайний случай — убить!
— Ну ладно…, - Толик вдруг успокоился, и уставился теперь на брата таким же, как у того, тяжелым, злым взглядом, — Ты вот как посмотри: сейчас, чтобы выжить, нужно быть хорошим убийцей… Че ты как целка морщишься?? — вдруг заорал он, но тут же успокоился, и продолжил по-прежнему ровно:
— Быть убийцей, черта ли тут юлить. Как быть шахтером, или быть шофером. Убийцей! Назови это «быть бойцом», или «быть солдатом», — это все неправильно будет, — сам понимаешь! Основная функция, чтобы выжить, — убивать спокойно, умело, профессионально! Профессионально, епт! А если человек от своей профессии получает удовольствие, делает свое дело с удовольствием же, что же в этом плохого?? Небось, шахтера, который любит свою работу, никто не осуждает!!
Олег с удивлением смотрел на него, не ожидая такого красноречия. Повисла тяжелая пауза.
— Ничего себе, брат, ты подвел базу… — наконец нарушил молчание Олег.
— Это не «база». Это понимание ситуации. Ну, ты понял.
— Брат… — Олег тщательно подбирал слова, — ты ж пойми… Да ты и понимаешь, наверняка… Это вот твое, — насчет «профессии», да еще любви к такой «профессии»… — ты ж понимаешь, это все отмазки…
Толик несогласно помотал головой, но Олег продолжал:
— И сравнение с шахтером хромает… Вот представь бойца скота на бойне. Он может быть хорошим работником, — но что о нем можно сказать, если он расскажет, как ему приятно бычкам-коровкам горло перерезать? А?… Ты пойми — это психиатрия, — любить убивать! И «убийца» — это ни разу не профессия! Это функция профессии, «одна из», такой как солдат, боец, воин, защитник… Эти профессии всегда будут востребованы. А профессия «убивать»… Это ненадолго. Это, деструктивно, черт побери! Любое общество, в котором выше всего ценится умение убивать, — не может существовать долго! Так и сейчас! Все пройдет, рано или поздно, — но человеку, которому нравится убивать, — одна дорога в яму! Пойми это, брат!..
Помолчали.
— Ладно, — наконец проворчал Толя, — до того периода, когда все устаканится, еще дожить надо. Знаешь ли, есть такое чувство, что немногие и доживут… Если сейчас ЭТО помогает выжить, то ПОТОМ… Потом разберемся как-нибудь.
— Э-э-эээй! В доме! Есть кто-нибудь?… — внезапно донесся снизу, от подъезда, одинокий мужской голос.
ВОЗВРАЩЕНИЕ ЭМИГРАНТОВ БАШНИ
— Кто еще это там? — Толик осторожно, чтобы успеть отпрянуть, если снизу выстрелят, выглянул с балкона.
— Мужик с бабой какие-то… Оборванные, с сумкой. Типа, жильцы прошлые, что ли. Пошлю их сейчас нах.
— Обожди. — Батя тоже выглянул, всмотрелся, — Да это же Володя с Людой! Ну, Васильченки со второго этажа!
— Ну и че?
— Их надо пустить. Они люди хорошие, и полезны могут быть.
— Кормить их будем, да??
— Не боись, они сами прокормятся. Пошли, откроем.
Это было уже не первое возвращение бывших жильцов Башни. Со дня начала «исхода» нет-нет да кто-нибудь возвращался «домой». Вот только попась в Башню, и тем более, домой, им не удавалось. Оба подъезда были наглухо заперты, а первый еще и завален всяким хламом, неоднократно горевшим, закоптившим весь подъезд снаружи; так что там наглядно было видно, что этим входом активно не пользуются. На нашем же подъезде, в зарешеченном окошке двери, куда батя вновь вставил стекло, стояла табличка с лаконичной надписью, еще отпечатанной на принтере: «Вход заминирован. Особая зона. Администрация».
Имелась ввиду «администрация Башни», но без конкретизации, — все и воспринимали, что это какой-то объект Администрации. А с Администрацией никто связываться не желал. И надпись «заминировано» действовала отпугивающее.
Бывало, стучали в двери. Бывало — долго. Мама требовала «пустить соседей по дому, они имеют полное право тут жить, такое же как и мы!», — ее слова никто даже не оспаривал. «Выход — бесплатно. Возвращение — задорого!» — как сформулировал концепцию Толик. Мамины возражения просто молча игнорировались.
Несколько раз батя или Толик вступали в краткие переговоры с возвращавшимися. Из окна, или сквозь решетку двери, объясняли, что ситуация кардинально поменялась. Вопрос «прописки» и «законного жилья» больше не стоит, увы. Вам здесь нечего делать. Внутри Башни квартиры разграблены мародерами и частично сожжены, потому вам лучше поискать жилье где-нибудь в окрестных домах, благо брошенных квартир хватает. Нет, вам нечего забирать из «вашей квартиры», там все сгорело. Нет, никого не пустим. Однозначно. Да, можете жаловаться.
При этом мы, конечно, кривили душой: в квартирах никакие мародеры не хозяйничали, кроме нас; пожаров в Башне тоже, в общем, не было. Мы даже и вскрыли еще далеко не все квартиры, даже еще не половину, — оставляли их «на сладкое», все равно до них кроме нас некому было добраться, — а у нас пока
