— Всамделишный, — усмехнулся Степан. — Какой только твоя рука сдержит. А потом и до настоящего достигнешь.
Ванюшка кивал головой, но опять сдерживал вздох разочарования. Неужели ж ему лука настоящего не сдержать?
Домой олешков дотащили уже в потёмках. Песцы провожали до самого порога, так что Ванюшке то и дело приходилось их снежками да ледышками отгонять. А когда дверь избушки затворили, они долго ещё с досады визжали не то по-собачьи, не то по-кошачьи.
— До чего ж они тут смелы, — дивился кормщик. — Стало быть, человека не знают.
— То не плохо, — отозвался Фёдор. — Мясо у них доброе, на варево годится. А зимой и шкур наберём, будет чего домой везти. Мех-то их зимний хоть с чернобуркой не сравнить, а всё в цене.
С холоду охотникам в избушке показалось тепло и уютно. В чугунке на угольях стояла горячая вода — есть чем жареное мясо запить. Фёдор, хоть воркотни от него не оберёшься, а позаботился.
Не успели передохнуть, а Степан, словно и не наработался, уже из сеней обоих олешков тащит.
— Давай, Фёдор, — говорит, — шкуры снимать, пока не вовсе застыли.
Со шкурами быстро покончили, часть мяса под крышу повесили — пускай в дыму коптится, остальное в сени занесли. Ванюшка как ни устал, а зуйкову работу справил: на полу, что осталось, прибрал и опять на нары забрался погреться. Сон его крепко морил, да глядит — отец из-под нар палку вытащил и ножом к ней примерился, шепчет что-то, рассчитывает. Как тут уснуть?
— Это к чему? — удивился Степан.
— Численник завожу, — ответил Алексей. — Дням, стало быть, счёт вести буду. Сколько нам тут побыть ни доведётся, а негоже человеку звериным обычаем жить, времени не знать. Опять и праздникам счёт особый положен, какого святого когда почитать.
Палку свою Алексей за разговором разукрасил — любо посмотреть: зарубки ровные, а сверху хитрый узор, как из шнура плетёный.
Вдруг Фёдор откинул шкуру, которую обминал, и голову поднял.
— Считай-считай, — сказал. — А ты как говорил: на Грумант нас занесло?
— На Грумант, — согласился Алексей.
Все удивились: редко, когда Фёдор в разговор вступал. Но Фёдор этого не заметил. Он всё больше, что ни, делает, вниз смотрит, будто вокруг него и людей нет.
— В самое гиблое место, значит, нас занесло, — повторил Фёдор. — Не верите? Вот что я от верного человека слыхал. Давно это было, аглицкой земли король своими людьми заселить хотел Грумант. Морского зверя ему добывать. Большую награду за то обещал. Только никто своей волей тут селиться не хотел. И тогда аглицкие купцы удумали: у короля выпросили смертников, которых казнить было велено. Чтобы вместо казни их на Грумант на вечное поселение привести. А смертники поглядели, поглядели, да говорят: «Везите обратно. Пускай нас в родной земле казнят. Потому здесь, на Груманте, жизнь хуже лютой смерти».
Фёдор договорил и опять оглядел всех, даже усмехнулся чуть-чуть: вот, мол, в какое хорошее место мы попали. Радуйтесь! Но тотчас опять поскучнел, ссутулился и потянул с пола брошенную шкуру.
Зимовщики выслушали его молча и головы опустили. Жирник мигал, из-под двери неслышно крался лохматый белый иней, полз по стене вдоль притолоки. С моря послышался глухой гул, грохот: тишина кончилась, буйный поморник раскачал лёд на море, ломал припай.
Нарушил молчание Алексей: встал, поправил фитиль жирника, тот опять разгорелся весело, без дыма.
— Неладное ты к ночи вспоминаешь, Федя, — сказал он с укором. — Слаба, стало быть, душа у людей аглицкой земли, хоть и живут они при море. А я вот вам другое про наших людей расскажу.
Хотя жирник горел ярко, голова Алексея в тени казалась под самой крышей, но голос его, низкий, сильный, звучал спокойно, Ванюшка приободрился: страх Фёдорова рассказа отошёл от него.
Алексей опять опустился на чурбачок, где сидел, потянул к себе с нар нож и палку.
— Наши поморы Пафнутий Анкудинов да Иван Узкий с промысла раз шли на двух лодьях, вдоль Новой Земли, — начал он не спеша, точно сам себе рассказывал. — Ветер с берега лихую непогоду развёл, Анкудинов свою лодью в губу Подсобную повернул, а Иванова лодья из виду у него потерялась.
— Не беда, — сказал Анкудинов, — погода притишится, найдём Ивана.
Восемь дней в той губе они простояли, а на девятый пришёл северный ветер, и с ним пошёл Анкудинов искать лодью Ивана Узкого. Два дня вдоль берега шёл, ни в одну лахту [7] не заворачивал. Ивана не искал. А на третий день идёт мимо малой лахты и вдруг в неё заворачивает. «Тут, — говорит, — Иван нас, дожидается». И что ж вы думали? Стоит в той лахте Иванова лодья у берега. И на ней обед варят по приказу Иванову на тридцать человек. На обе лодьи. Иван с утра сказал: «Сегодня ждать нам Анкудинова, он идёт, нас искать торопится».
Алексей отложил палку и весело оглядел слушателей; а они и про шкуры забыли, на него уставились! Даже хмурый Фёдор глаз с него не сводит, а Ванюшка и рот открыл.
— Эй, ворона влетит, — толкнул его Степан. Ванюшка вздрогнул и обеими руками за рот схватился, чуть жирник не опрокинул.
— Тять, а дале? Откуда они-то знать могли? — взмолился Ванюшка.
Алексей расправил бороду, усмехнулся, стал рассказывать дальше.
— Обе команды за обед сели, еда им в горло не идёт, а спросить старших не смеют. Иван посмотрел на них, покачал головой и говорит весело:
— Кормщик Анкудинов, объясни им наше колдовство: откуда мы про встречу знали. Видишь — им и обед не впрок.
Анкудинов говорит:
— Чего ж объяснять? И так понятно. Первые четыре дня ветер восточный держал меня под берегом, а вас гнал открытым морем. И ещё четыре дня ветер русский был: меня опять же держал на месте, а ваша лодья справила ближе к берегу. А ещё два дня я вдоль берега шёл, а Иван впереди. И скорость его лодьи мне известна, и мысли знаю. Я и рассчитал, в какой час и в какую лахту он зайдёт и меня дожидаться станет.
Тут Анкудинов кончил и за обед принимается. А Иван кивает ему:
— Ладно ты всё рассказал. И я это знал, будто в одной лодье с тобой плыву. Потому и заказал сегодня на тебя, браток, обед готовить.
Алексей кончил, с мягкой укоризной посмотрел на Фёдора.
— Так-то, Федя, не аглицкие люди, а мы, поморы, своим морским званием, своим духом живём. Хоть и закинула нас злая непогода на Грумант, а мы не аглицкие висельники, духом не падём и родные берега увидим.
Сказал и опять за свою резьбу на палке взялся. И удивительное дело: всем показалось, что и жирник светлее загорелся. Потому, что в дымном его огоньке засветилась для них надежда, так незаметно зажжённая простым рассказом кормщика.
За этим рассказом пошли и другие. Пока Алексей свой численник готовил, а остальные — шкуры к шитью доводили, не заметили, как и день скоротали.
Работали, пока от дымного жирника глаза не заломило. Кормщик, как всегда, лёг после всех и после всех уснул. По простоте своей он не задумывался, какое большое дело делает, других людей поддерживает. Радовался только, что сумел молодых отвести от уныния. Жирник погасили, шкурами тепло закрылись и, успокоенные, крепко заснули. А за стенами избушки глухо гудело море, ворочались, трещали льдины припая. Шёл прилив — большая вода. Много раз сменится он малой водой и опять начнёт ворочать, ломать край припая, пока придёт к ним желанная свобода.
На утро, пока кормщик с Фёдором доводили последнее железо, Степан с Ванюшкой несколько раз ходили за олешками и возвращались не с пустыми руками. Степан смастерил для добычи санки, ловко связал их на скорую руку ремнями. Гвоздей железных на такое дело жалел: ведь каждый гвоздь на стрелу сгодится. Снега было ещё не так много, и ветер его словно прикатал, ходить можно без лыж, а под полозьями хватало.
Фёдор часть мяса повесил под самой крышей, где дым при топке завивался чёрными клубами. Довольный, сказал:
— Окорока прокоптятся знатно.
