удержал его за руку.
— Осторожнее, — крикнул он, — дядюшка Тим так отсырел, что из него всё равно не выбьешь и искры.
Угольщик отряхнулся и провёл рукой по лицу, оставляя на нём размазанные угольные полосы.
— Здесь есть и другой выход, ребятки, — сказал он, тяжело переводя дух. — И сухой. Но пробираться к нему нужно лесом, а по лесу сейчас так и рыщут ваши приятели — королевские лесники да стрелки. Старший лесник, которого подстрелил мальчик, приходится троюродным братом жене самого шерифа Ноттингемского. Братец-то был со всяченкой: не то проворовался, не то ещё что-то. И потому держали они его от себя подальше в лесу. А теперь его милость шериф рвёт и мечет и дал обещание: прежде, чем солнце три раза встанет над Ноттингемом, повесит убийцу на базарной площади на переносной виселице, поставленной на телегу. Честь его затронута убийством родственника, и долг требует крови за кровь. А сам в душе, небось, отслужил бы три обедни за того, кто избавил его от шаловливого братца. Пять отрядов королевских стрелков бродят по лесу, а по городам и сёлам вокруг Ноттингема отправлены глашатаи: за голову мальчика объявлена награда в 60 червонцев, за ваши головы — по десятку. Если же вы выдадите мальчика, то вам обещано полное прощение и опять вас примут в королевские лесники.
Старик говорил негромко, опираясь о стенку. Чёрные струйки пропитанной копотью воды стекали с его одежды и уже образовали грязную лужицу, подтекавшую под солому, но ни он, ни путники не замечали этого. Стив стоял, опустив голову, машинально продолжая держаться за ручку кинжала. Филь сидел на соломе, охватив колени руками, весёлые глаза смотрели озабоченно. Джиль невольно обнял плечи Роберта, но тот решительно отстранил его и снял с плеча колчан, с которым не расставался. Проведя рукой по оперённым концам стрел, он положил его около стоявшего у стены орехового лука с серебряными наконечниками, подошёл к тоннелю, ведущему наружу, и обернулся:
— Вот запасная тетива — в лесу свяжите мне руки. Из-за меня вы попали в беду, и я же вас из неё должен выручить. Лук я отдаю Стиву, колчан Филю, а ты, Джиль, возьми на память мой кинжал. Только… — и тут голос мальчика в первый раз дрогнул, — только возьми к себе Уильфриду: она стара и у неё уже не хватает силы собирать хворост зимой.
Привыкшие к полутьме глаза путников ещё хорошо различали в последних лучах солнца стройную фигуру мальчика. Его волосы блестели и вились вокруг бледного лица Старый угольщик стоял неподвижно и лишь переводил глаза с тонкой зелёной фигурки на троих мужчин в углу — в тени.
Поднявшись, Джиль вплотную подошёл к Роберту.
— Я согласен, — спокойно сказал он, — с одним условием: пусть и меня хватают. А Уильфрида умрёт с голоду.
— Дай-ка твою тетиву, Роб, — это заговорил Стив, — дай твою тетиву. — сердито повторил он. — Крепкая? Отлично. Свяжи ему, братец Джиль, руки покрепче, пусть полежит на соломе и остынет, пока королевские лесники уйдут подальше.
Филь молча встал и, достав из кармана кремень и огниво, сильно ударил и высек огонь на кусочек трута. Трут затлелся, и через минуту небольшой просмолённый факел, торчавший в стене, загорелся дымным пламенем. В пещере стало светлее.
— От вашей болтовни у меня в животе закололо, как с голоду, — сказал он весело. — Садись, дядюшка Тим, у нас в сумках ещё найдётся кусочек сала и лепёшка. Джиль, веди сюда соколёнка, да скажи ему, что мы со Стивом знаем друг друга десять лет, но ещё никого не предавали.
Роберт хотел возразить, но старый угольщик перебил его:
— Славные вы ребята. Вот мои были бы точь в точь такими же, если б господа не увезли их… Любое дело сделаю для вас.
— Есть и дело, дядюшка Тим, — отозвался Филь. — Ночью, как хорошенько стемнеет, выведи нас на дорогу в Барнесдельский лес в Йоркшире. Там я знаю каждую тропинку — сам чёрт нас не достанет, хотя бы мы пристрелили дюжину его племянничков. К тому же оленей и диких свиней там больше, чем сорок на мусорной куче. Я уже отсюда слышу, как славно пахнет печённый в золе олений окорок. Согласны, братцы?
Все заулыбались, а Роберт медленно отошёл от тоннеля.
Вынув из ножен осколок ножа, угольщик мелко настрогал сало, затем, дожевав своими беззубыми дёснами последний кусок, встал.
— Ждите меня ночью, ребятки, — сказал он. — За две ночи хорошего хода я доведу вас до Барнесделя, — с этими словами он прошёл в дальний тёмный угол пещеры. — Вот здесь другой ход, по нему и выйдем. Под соломой факел, зажгите, когда этот потухнет. А сейчас я пройдусь по ручью: пока светло, там надёжнее.
Старик снова исчез в тёмном проходе. На этот раз никому не пришло в голову опасаться его измены.
Глава XX
День клонился к закату, и длинные тени в горном ущелье дрожали в плотных клубах пыли. Дикие хриплые крики вырывались из этой густой завесы, порою яркие точки загорались в ней: то солнечные лучи, пронзая толщу пыли, вспыхивали на щитах и шлемах сражавшихся.
Спокойная кудрявая зелень окрестных холмов служила странной рамой для бесовской работы внизу, в пыли и безумии. Дьявол, если бы он существовал, взглянул бы с удовольствием на дело рук своих: войско христианского английского короля доколачивало последние отряды одетых в звериные шкуры шотландцев, копьями и зубами отстаивавших своё право на жизнь и свободу.
Рассеявшись по дну ущелья, пешие воины бились в исступлении, толпами и в одиночку, щитами отражая удары мечей и копий, бросая мечи и катаясь в смертельной схватке по земле. Иногда они рвали друг друга зубами. Надвигалась вечерняя мгла, и войско шотландцев неудержимо редело, но не отступало. Да им и некуда было отступать: дорога назад в спасительные родные горы была им отрезана. Смерть или плен. Они выбрали первое.
Тем временем на высоком холме группа конных рыцарей, сияя украшенным золотом оружием, наблюдала за ходом сражения. Наконец один из них, высокий седой старик с резким энергичным лицом, восседавший на громадном вороном коне, сделал нетерпеливое движение:
— Солнце заходит, — сказал он, — ещё полчаса и проклятые мохнатые собаки под покровом темноты убегут в свои ущелья, откуда сам дьявол их не выкурит. Не для того я так искусно заманил их сюда. Сэр Арнульф, прикажи пустить конницу.
— Но, добрый сэр, — нерешительно отозвался молодой рыцарь в золочёной кольчуге, — наши копейщики там перемешались с шотландцами. Они не успеют отойти и тоже будут смяты…
— Тем хуже для них, — резко отвечал старик и нетерпению махнул рукой. — Они должны были давно покончить с этой горстью сброда. Из-за их ротозейства благородным рыцарям приходится марать руки о вонючие козьи шкуры дикарей. Прикажи же трубить, сэр Арнульф, и укрепи своё нежное сердце.
В ответ на насмешку лицо молодого рыцаря окрасилось ярким румянцем, горячий рыжий конь под ним захрапел и взвился на дыбы — удила врезались ему в губы. Нежное сердце — позор для рыцаря. И вонзив шпоры в бока коня, Арнульф де Бур галопом поскакал с холма, вниз и налево, к тому месту, где долина, суживаясь и вытягиваясь, переходила в горный проход — единственную дорогу и спасение обманутых шотландцев. Тут-то и дежурила конница. Пятеро всадников, закрывшихся щитами, наклонивших покрытые шлемами головы и громадные копья, образовывали первый ряд грозного «железного клина». Семеро — во втором ряду, по девять — в третьем и четвёртом. Остальные рыцари образовали за ними плотный несокрушимый четырёхугольник. Не было в то время силы на свете, могучей устоять перед натиском такой стальной волны.
Всё ещё пылая румянцем гнева и обиды, молодой рыцарь передал приказ. Раздался звонкий певучий звук трубы, и тотчас же — мерный, всё усиливающийся топот тяжёлых копыт. Могучие кони, уставшие от ожидания, скакали, неся на себе каждый не менее десяти пудов железа и стали, земля гудела под ударами подков, и пешие бойцы в пылу битвы слишком поздно заметили их приближение.
