было на открытке, и, как всегда, следовала приписка в прозе: «Я ужасно усовершенствовалась в итальянском и английском! Всем привет — вы мой свет! Бабушка Либа».
— Что ж, вполне возможно, — комментировал написанное отец Квидо, — только вот со стихами у нее что-то не ладится. «Ногами ходим»! Вероятно, иной раз она и на руках ходит!
— На почте опять отлепили марку! — рассерженно сказал Квидо.
— Я, дура, что-то никак не пойму, — сказала мать Квидо, — «…ужасно усовершенствовалась в итальянском и английском». Любопытно, что поэт хотел этим сказать?
По мере приближения бабушкиного возвращения нервозность в семье возрастала: все более экономной с годами бабушке и самые дешевые сувениры казались несносно дорогими, а потому неизбежные подарки для своих самых близких она нередко добывала своим, причем несколько обескураживающим, способом. Ее приезды становились для семьи сущим конфузом. Правда, родители Квидо уже научились принимать все эти красивые вазы и скатерти с названиями отелей, где бабушка останавливалась, с каким-то сочувственным юмором, но Квидо в подобных ситуациях испытывал немалые муки. Обычно — как, например, в тот раз, когда по возвращении бабушки из ГДР он получил от нее охотничий нож с коряво нацарапанным посвящением Хельги П. Гюнтеру К., — он говорил «спасибо», краснел и на несколько часов скрывался в своей комнате.
— Что она нам теперь привезет? — язвительно бросил отец Квидо накануне бабушкиного приезда. — Любопытно.
Квидо захохотал.
Его мать для виду попрекнула обоих, но в действительности обрадовалась, ибо в саркастическом смехе Квидо усмотрела гарантию того, что на сей раз он воспримет приезд бабушки гораздо легче.
И она не обманулась: когда на следующий день бабушка открыла свой знаменитый серый чемодан и с виноватым выражением неисправимо расточительной женщины одарила маленького Пако растекшимся шоколадом, а Квидо — мертвым крабом, тот и бровью не повел.
— Grazie, — сказал он серьезно, — именно такой мне и нужен был.
Слава богу, пронесло, подумала мать Квидо. Но на сей раз — в порядке исключения — она ошиблась: худшее было впереди.
— Обратите внимание, — сказал Квидо редактору, — на этот достаточно ключевой момент: вместо того чтобы как следует
— Первые, но никоим образом не последние, — многозначительно сказал редактор. — Читайте.
Да, бабушкины традиционно трудные возвраты в будни на сей раз переросли в нечто более серьезное. Она, точно ребенок, съевший свои конфеты и ревниво наблюдающий за тем, у кого они еще есть, начала ужасно завидовать отцу Квидо. В первые дни по возвращении она еще пыталась шутить на тему «лондонских туманов», но это ни у кого уже не вызывало улыбки, да и сама она чувствовала, что этим никого не проймешь: в конце концов, и вероятный туман в Лондоне лучше, чем солнце в Сазаве. Когда ни на кого не подействовали даже «тараканы во всех отелях на левом берегу Темзы», она, окончательно разобидевшись, заперлась в своей мансарде и выходила оттуда лишь по ночам, чтобы разжиться чем- нибудь съестным из холодильника. Ибо когда мать Квидо звала ее к обеду или к ужину, она решительно отказывалась.
— Он едет, а я нет! — добавляла она плаксиво.
— Мама! — укоризненно кричала мать Квидо. — Ты ведешь себя как девчонка!
И в самом деле: бабушка Либа возвращалась в детство. Все говорило о том, что она переживает рецидив периода
— Несправедливо! — временами доносилось из ее комнатушки. — Нет и еще раз нет!
В такие минуты все члены семьи, чем бы ни были они заняты, замирали как вкопанные и устремляли завороженные взоры к потолку. Судя по тому, как потолок время от времени дрожал, Квидо был убежден на все сто, что бабушка одновременно с криками еще и злобно топает ногами.
— Пресвятая Дева Мария, — шептал отец Квидо, — уж лучше я никуда не поеду!
Когда бабушка просидела в своей комнате три дня кряду, мать Квидо, собравшись с духом, предприняла последнюю попытку «все толком объяснить». За час до обеда она закурила сигарету, сварила кофе и поднялась к матери в мансарду. Отец Квидо во избежание лишней нервотрепки увел детей в сад, якобы для короткой футбольной разминки. Однако старания его оказались тщетными — из открытого окна бабушкиной комнатки до них долетало каждое слово.
— Несправедливо! Нет, тысячу раз нет!
— Мама, ты ведь уже
— Ну и пусть! Что из того!
— Подавай! — крикнул отец старшему сыну.
— Тогда запри собаку! — кричал Квидо. — Из-за твоего футбола она еще прокусит мне ногу!
— Мама, опомнись! Ты же не умеешь заключать контракты!
— Пасуй сюда!
— Запри собаку, черт бы ее побрал!
— Да, мама, я знаю, что ты владеешь английским и немецким!
— Отдай мяч, отдай мяч! — завывал Пако.
— Пасуй сюда! — орал отец Квидо голосом настоящего психа.
— Прошу тебя, поднимись сюда! — Мать Квидо, стараясь не терять самообладания, высунулась из окна. — Объясни ей, что не можешь взять ее с собой.
— С собой?! — сказал отец Квидо, испуганно взбегая в мансарду.
— Известно, что супруги президентов подчас сопровождают своих мужей в поездках. Но чтобы… чтобы президент, тем паче рядовой чешский чиновник, мог взять с собой свою
— Не ругайтесь! — кричал из сада Квидо. — Я отказываюсь расти в такой обстановке!
— Ты слышала? — визжала бабушка. — Ну хорошо. Эта
Отец Квидо уже не владел собой:
— Не пробуждайте в людях напрасных надежд!
— Уезжаю! Не желаю жить под одной крышей с таким эгоистом!
— Значит, вы без зазрения совести уезжаете? — кричал отец Квидо. — Сперва вы регулярно приучаете нас к тыквенным оладьям, а потом берете и уезжаете? Это подло! Неужто вы не оставите нам даже рецепта?
— Мамочка! — ревел в саду Пако, которого сшибла с ног Нега.
— Уезжаю! Ни минуты здесь не останусь!
— Излишне говорить вам, как вас будет не хватать в доме! — сказал отец и оглядел систему бабушкиных отопительных приборов: к центральному отоплению, электрокамину и обогревателю в прошлую зиму прибавились еще электрогрелка и электробашмак. — А наша электростанция и вовсе без вас пропадет! Представьте, сколько людей из-за вашего отъезда останется без работы!
— Ничтожество! — с ненавистью кричала бабушка. — Какое ничтожество!
Отец Квидо отогнал от себя мимолетное желание крепко сдавить пальцами ее загорелую шею.
— Мамочка! — истошно вопил Пако.
— Пошли обедать, — спокойно сказала мать Квидо. — Иду, иду, птенчик мой! — нежно крикнула она Пако.
— Я пойду к нему, — сказал отец Квидо. Покачал головой и, вздохнув, улыбнулся.
Мать Квидо догнала его на лестнице.
— Она не злая. Она просто старая. — Что-то в ее голосе заставило отца Квидо оглянуться: в глазах жены стояли слезы. — Если бы я могла, я оплатила бы ей круиз вокруг света, — сказала она.
