как в Европе воцарился мир, среди офицеров-фронтовиков начался тяжелый кризис невостребованности. Они оказались неприспособленны к мирной жизни в сословном обществе, где предел возможности был известен заранее. И офицерам послевоенной эпохи приходилось выбирать, что делать, — смириться с положением винтика, забыть о кипучей деятельности, выслуживать ордена и чины, или же, не смиряясь со всей судьбой, ты ломаешь государство, для того, чтобы сделать себе карьеру».
Теперь о мотивах Пестеля, если можно. У него был отец, как у нас сказали бы, на руководящей работе, генерал-губернатор Сибири, снятый императором.
«Узнав о судьбе отца, он пережил бурю личного негодования к императору и его советчикам. И император естественным образом очень быстро приобретает характер несправедливого гонителя семьи».
Хотя за дело был снят!
«И в этот момент раздражения и обиды, французские революционеры, убийством герцога Беррийского, указывают ему путь политической борьбы. И в минуту страстного раздражения, Пестель взял предложенное французами средство».
Сняли отца — обиделся. Надо убить. Ещё один есть замечательный декабрист, поднявший восстание в Черниговском полку — подполковник Сергей Иванович Муравьев-Апостол.
«Исходил из того, что мир определяет железная воля нескольких людей».
Я правильно цитирую, Оксана Ивановна? Согласны?
Киянская: Да.
Млечин: Вот что говорил С. Муравьев-Апостол.
«Масса ничто, она будет тем, чего захотят личности, которые всё».
Масса — ничто!
«Почувствовавши себя вправе вершить судьбы истории, Сергей Муравьев был не способен в экстремальных обстоятельствах командовать даже пехотным полком. Через три дня похода черниговцы превратились в толпу пьяных погромщиков, без труда рассеянную правительственными войсками. Естественно, что ни одна войсковая часть не поддержала мятежников. Жертвами муравьевского честолюбия стали в первую очередь его подчиненные, офицеры и солдаты, погибшие на поле боя, ушедшие в Сибирь на вечную каторгу, насмерть запоротые по приговору военного суда».
Это я всё цитирую, Оксана Ивановна, ведь Ваши слова, относящиеся к ключевым фигурам декабристского восстания.
Киянская: Да.
Млечин:. Не согласитесь ли Вы со мной, что — это звучит здесь и все с этим согласны — что люди были разные, но вот эти ключевые фигуры не думали о народе.
Киянская: Можно я отвечу?
Сванидзе: Да, прошу.
Киянская: Значит, что касается С. Муравьева-Апостола. Да, он считал, что масса ничто. Да, он не сумел командовать Черниговским полком. Но даже царь Николай I говорил о нём в возвышенных тонах, уважал его. Лев Толстой назвал его «лучшим человеком того-то и всякого времени». Поэтому, очернять его, да, мне кажется невозможно.
Млечин: А я ведь не очернял, я всего лишь прочитал цитаты из Вашей книжки.
Киянская: Да.
Млечин: Ни одного другого слова не сказал.
Сванидзе: Завершайте, пожалуйста.
Киянская: Я предлагаю относиться взвешенно. Были, однозначно, негативные черты — и в моих книгах об этом написано достаточно. Я никогда ничего не ретуширую и не прикрываю. Но я предлагаю за этим видеть абсолютно здравые и добрые помыслы, и действительно…
Млечин: Если можно, на секунду Вас прерву?
Киянская: Да.
Млечин: Если можно, про здравые помыслы?
Сванидзе: Леонид Михайлович, надо завершать.
Млечин: Ну, это секундное дело — одно доказательство.
Сванидзе: Это «секундное дело» потребует ответа.
Млечин: Ну, Оксана Ивановна, если захочет, скажет так же — секундно.
Киянская: Да-да-да.
Млечин: Если позволите, доказательство № 18, и будет понятно, о каких добрых помыслах идет речь.
Материалы по делу.
Из показаний Сергея Муравьева-Апостола: «На одном из совещаний, бывших в Киеве в 1823 году, было говорено об уничтожении целой Императорской Фамилии. Мнения членов были: истребить всех».
Муравьев-Апостол С. И. «Показания. Избранные произведения декабристов…»
Киянская: Можно я продолжу цитату?
Мнение моё — никого. Давайте откроем том?
Млечин: Они обсуждали…
Киянская: Обсуждали.
Млечин: И они были готовы.
Киянская: Он голосовал «против» на вот этом совещании.
Млечин: Я же не говорю о нём.
Киянская: Вы говорите о нем!
Млечин: Я говорю об этих людях. Я ведь, обратите внимание, о Муравьеве- Апостоле от себя не сказал ни одного слова. Я процитировал Вас и отрывки его показаний.
Я говорю об этих людях. И если всё дело было бы в одном Муравьеве-Апостоле — разговора не было. Они это обсуждали, они были готовы убить этих невинных людей. О чем мы говорим?
Киянская: Ну, это опять начинается разговор, что они были готовы, а их судьи — убивали.
Млечин: Оксана Ивановна, если люди готовы убить невинных людей, не должны ли мы на это взглянуть, во всяком случае?
Киянская: «Подлинно великая разница между совершением поступков и заявленной решимостью оный совершить» — Павел Иванович Пестель, показания.
Сванидзе: Спасибо, спасибо. Я хочу некоторые пояснения сделать. И задать вопрос одной из сторон.
Пояснение такое, что сейчас обсуждается одна из самых, я бы сказал, красивых тем в российской истории. Красивых — со всех точек зрения. И визуально красивых. Потому что красиво всё было. Красивые мундиры, красивый снег, и красива даже кровь на снегу, это известно, хотя и страшна. И красив поступок. Красиво наказание за этот поступок. И эта каторга, и эти женщины, которые за ними поехали.
У меня вопрос Вам, Андрей Николаевич. Вот смотрите, эти люди — декабристы, они герои. Грудь в орденах у этих молодых ребят. Воевали за Родину. Победили Наполеона. И вот они насмотрелись этих свобод европейских. Они напитались духом европейского просвещения. Им стыдно было от того, что творится в России. И они захотели изменить это. И хотя уж им ничего не было надо — знатные, богатые, всё у них в порядке, и вот они, рискуя всем на свете, пошли за то, чтобы изменить ситуацию в стране. Чтобы освободить крестьян, чтобы избавить от самодержавия. Сердцем — Вы не на их стороне?
Сахаров: Я думаю, что идеалы были. Но рядом с этими идеалами было много такого, что меня, вот как человека, отвращает. Отвращает просто. С одной стороны, мальчишеская бравада, когда один из них говорил: «Ах, умрем. Как славно мы умрем!». Хотел прославиться, хотел славно умереть. Другой хотел установить в стране диктатуру свою. В частности, Павел Пестель. Вот мы говорим о народе, о
