автомобиля.
Первым пришел Андрей. Он сел на тахту, вытянул длинные ноги и рассеянно полистал «Мадемуазель». Михаил следил за его лицом, за губами крупного рта, стараясь уловить впечатление от квартиры. Но Андрей швырнул журнал в кресло и глянул на часы:
— Где же наша живенькая парижанка?..
— Она тебе не понравилась? — насторожился Михаил.
— Э, какое это имеет значение. Мы с ней из разных социальных систем.
— Любовь не признает систем.
— Любовь — да. А наше государство признает. Допустим, влюблюсь в парижанку... А меня вызовут и порекомендуют влюбиться в Раису.
— В какую Раису?
— Прядильщицу. Или в Татьяну, птичницу. Или в Людмилу, вальцовщицу-каландровщицу. И знаешь что? Я послушаюсь. Это тебе можно влюбляться в иноземных красавиц...
Михаил вяло усмехнулся, задетый странным намеком. Влюбиться в Жози... Ему — не видному, не богатому, почти неудачнику... Да и смотрится он рядом с Андреем, как бутылка пива возле шампанского. Впрочем, Андрея она не интересует. И верно: влюбиться в красавицу, иностранку и, видимо, не беднячку...
Михаил задумался, толком не сознавая, о чем думает. О чем-то приятном, неожиданном, подступающем, уже недалеком...
В дверь позвонили. Они поднялись одновременно...
Жози сбросила свою шубку им на руки и легко прошла в комнату, словно бывала тут ежедневно.
— О, так живет советский математик?
— А ваши математики как живут?
— Наши, о! Много-много комнат, разный-разный интерьер, кабинет, секретарь, прислуга... Да?
— Не знаю, — бездумно отозвался Михаил, разглядывая Жози каким-то новым взглядом...
На ней был пепельный костюм из мягкой ткани, податливо облегающий маленькую фигурку. Черные волосы, оттененные светлой одеждой, непричесанно лежали, где хотели и как хотели. Высокая грудь приоткрыта смело, не по-осеннему — крестик, висевший раньше почти у горла, теперь опустился на нежный желобок.
Андрей сгорбился, взял ее руку и поцеловал, что вышло у него просто, как-то само собой. Михаил стушевался: повторить жест приятеля уже выглядело бы вторичным, придумать что-либо оригинальное он не успел. И Михаил катнул столик на колесиках, вспомнив о роли хозяина.
— О, я буду смотреть ваши книги, да?
Она ощупывала полки, гладила тома, листала их и бесконечно тянула свое, «о». Михаил думал, что ее привлечет икона, но Жози лишь скользнула по ней взглядом. Андрей почтительно высился за ее плечом, давая пояснения об авторах на манер музейного гида.
— Мишья, у вас много-много книг. — Она подошла к тахте и развалилась на ней.
Михаил подвез столик. Ее светлые колени засветились на темно-бордовом ковре; он даже удивился, что у таких маленьких ножек такие огромные колени. У такого маленького лица такие большие темные глаза... У такого хрупкого тела такая неудержимая грудь...
— Мишья, вы мечтаете, да?
— О жизни парижского математика, — вставил Андрей.
— Угощайтесь, — буркнул Михаил.
Журнал «Мадемуазель» она вроде бы и не заметила. Альбом с ужасами брезгливо отодвинула. Рыбу с крабами лишь попробовала. Но коньяк пила и зефир ела с видимым удовольствием. Андрей, незаметно взявший хозяйские бразды, подливал всем исправно.
Михаил включил одолженный проигрыватель.
— Что за музыка, Мишья?
— Саксофонист Джон Колтрейн, — не утерпел он от гордецы в тоне.
— О, давно-давно старый. Он не есть популярный.
— А кто же популярный?
— Чик Кореа, фортепьяно. Гэрри Бэртон, виброфон...
— К нам они дойдут лет через пять, — сказал Андрей, от коньяка становясь безмятежным.
Михаил оглядел комнату. Купленный торшер — такие стоят в каждом гостиничном номере... Пять лет не меняемые обои... Проигрыватель, взятый напрокат и, видимо, давно устаревшей марки... Ресторанная еда... И этот дурацкий саксофонист, который кривляется и орет, как мартовский кот во дворе.
Михаил налил полную рюмку и выпил залпом.
— Мишья, я думала... национальный быт, а?
— Не совсем понял, — признался он, смелея.
— Рыба, лангусты, коньяк... Это мы каждый день...
— А чего бы вам хотелось?
— О, русской экзотики. Водка, клюква, квас... Картошка в амуниции, да?
— В мундире, — поправил Андрей.
— Я не догадался, — буркнул Михаил.
А ведь как бы все упростилось... Достаточно было сбегать на рынок. И купить бутылку «Столичной». И кислой капусты.
— Мишья, а ничего такого... не будет?
Она пошевелила в воздухе пальчиками, а ее взгляд плутовато пробежался по сумрачным углам комнаты.
— Чего? — не понял он.
— Изюма, а?
— Изюминки, — опять поправил Андрей.
Михаил не ответил, соображая про эту изюминку. Но Жози приблизила лицо, бесплотной грудью коснулась его плеча и спросила почти шепотом:
— Скелет не выйдет, нет?
— Откуда? — Он пожал плечами.
— Крокодил из ванной не ползет, нет? А марихуаны не покурим, нет? А мини-стриптиз, нет?
Михаил видел перед собой темные распахнутые глаза; каким-то нижним краем глаз видел белевшие груди; дышал неизвестными, но уже знакомыми ее духами... И молчал, оцепеневший от всего этого.
— Скучно у вас. — Она отодвинулась от Михаила.
— Жози, вы не в Париже, — сказал Андрей.
— Да-да, но маленький Париж всегда можно?
— Даже для маленького Парижа нужны деньги.
Теперь говорил Андрей, ибо Михаил, парализованный желанием иностранки видеть крокодила и стриптиз, сидел одурманенно.
— Но почему вы не делаете деньги, а?
— Как? — усмехнулся Андрей.
Жози вдруг сбросила туфли, мягко спрыгнула на ковер и семенящим бегом подскочила к полкам. Почти наугад, почти на ощупь выхватывала она тома и швыряла их на ковер, под ноги сидящих мужчин. Одну книгу, вторую, третью, десятую... И только когда их образовалась груда, как ссыпанная телега кирпичей, Жози вернулась на тахту. Дышала она сильно и часто, отчего грудь вздымалась неуемно.
— Дайте сигарету...
Андрей протянул пачку и щелкнул зажигалкой.
— Эти книги можно сделать франки, доллары, фунты...
— Как? — спросил Михаил, ибо книги были его. — Отправить в Париж, к месье Делорму. Он скупает русские книги.
— Но книги не антикварные. Тут есть и посредственные писатели, — удивился Михаил.
— Делорм покупает, — почти сердито бросила Жози.
