ответил, что он мне не нравится. Тамарченко шумно выдохнул, отвернулся от меня и уставился куда-то вверх и вбок: «А какие же тогда вам авторы нравятся из школьной программы?» Я тут же очень быстро и совершенно искренне сказал: «Достоевский». Натан Давидович, не меняя позы и поворота головы, устремил на меня только взгляд и, поморщившись, спросил: «Да неужели?! И что же вам нравится из Фёдора Михайловича?» Почти не задумываясь, я быстро сказал: «“Записки из мёртвого дома”, “Преступление и наказание”, “Униженные и оскорблённые” понравились не очень… А вот больше всего понравилась “Неточка Незванова”». Натан Давидович медленно наклонился к столу, внимательно посмотрел на меня. Долго смотрел, едва заметно улыбнулся одними глазами, а потом повернулся к остальной комиссии и сказал: «По-моему, вполне хороший ответ. Вполне хороший».
Мне поставили четвёрку, и я поступил на филфак. И до сих пор пребываю в полной уверенности, что, если бы не тот случай, моя судьба, вся моя жизнь и, разумеется, моя жизнь в профессии сложилась бы совершенно по-другому, и, скорее всего, той профессии, которой я живу сейчас, у меня бы не было.
12 сентября
Всякие, в основном мелкие, дела никак не дают всерьёз сесть за работу над повестью. Ругаю себя, но ничего поделать не могу. Калининградская осень уж больно похожа на конец сибирского лета. Не могу изгнать из себя летнюю лень. Да и недавние занятия, связанные со здоровьем, отняли и время, и силы, а главное – позволили малодушно себя пожалеть (улыбка). Так что намеченные до начала сезона страницы текста написаны не будут. Успокаиваю себя тем, что замысел только окрепнет и будет более выдержанным и выношенным к тому времени, когда я снова смогу, уже зимой, засесть за рабочий стол.
В субботу при большом скоплении народа мне по случаю Дня города присвоили звание «Почётного гражданина города Калининграда» и вручили соответствующие атрибуты. У меня удостоверение № 49, значит, всего сорок девять калининградцев удостоены этого звания. Я из них самый молодой… Мне приятно и радостно быть почётным калининградцем. Ровно тринадцать лет назад я приехал сюда жить. В отличие от тех сорока восьми достойных всяческого почтения и уважения граждан нашего города, я ничего в Калининграде не построил, не водил в Балтийское море траулеры, не создавал музеев, не восстанавливал город из руин, не возглавлял школ и симфонических оркестров, у меня нет ни одной государственной награды, я никогда не состоял ни в одном государственном творческом союзе. Зато я в городе жил и продолжаю жить. Всё, что я написал, написано здесь, все мои спектакли, и пьесы, и другие тексты, жанр которых мне трудно определить, написаны в Калининграде. Я не уехал отсюда в Москву или за границу. Здесь, в Калининграде, родились двое моих детей и умерли две бабушки… И ещё я везде и всегда не без гордости подчёркиваю, что живу в Калининграде, люблю это место, и мне здесь хорошо. Я рад, что тем, кто принимал решение, этого оказалось достаточно.
Завтра, 13 сентября, у моей мамы день рождения. Значит, завтра тоже толком не поработаю (улыбка). Завтра вечерком мама закончит занятия со студентами, вернётся, и мы заедем её поздравить. Вот такие у меня будни (улыбка).
Понял на днях, что много-много лет не ходил за грибами. Вот стал почётным гражданином Калининграда, а в местные леса за грибами ни разу не выбрался. То, что грибов в Калининградской области полно, знаю не только по рассказам друзей, но и по тому, какие грибы вижу на рынке или у тётушек вдоль дорог Грибы здесь разнообразные. Единственно – нет привычных сибирякам груздей. А в остальном не хуже, если не лучше… И вот я подумываю выбраться за грибами. Правда, толком не знаю, куда, но, надеюсь, подскажут. Дни стоят самые те, довольно тепло, даже выглядывает солнце, ночью совсем не холодно, и с дождями всё в порядке… Постараюсь в ближайшие дни выбраться в лес… Так хочется снова испытать сладостное чувство в момент нахождения хорошего гриба крепкого подосиновика или стайки рыжих упругих лисичек… Ни с чем не сравнимое чувство, когда вдруг среди листвы, жухлой травы… вдруг видишь гриб.
И всё-таки уже тянет, чувствую необходимость гастрольных поездок, скучаю по сцене, нужны дороги, нужна дисциплина плотного гастрольного графика. Только так я снова вернусь в рабочее состояние.
13 сентября
Узнал о том, что в конце июля умер мой старинный приятель и товарищ по самодеятельному театру Андрей Гарсиа. Умер он, как и жил, в городе Перми. И поскольку я только узнал о его смерти, значит, и умер он для меня сейчас. Андрей был старше всего на три года, для меня это большое событие, и смерть его в столь молодом возрасте символична. Уходят последние художники и поэты конца восьмидесятых – начала девяностых. Уходят те, кто не нашёл себя в сегодняшнем пространстве и времени. Те, кто не смог мимикрировать и не нашёл для этого никакого смысла. И получается, что Андрей ещё долго прожил…
Сам Андрей и то, что он делал, повлияло на меня так сильно, что трудно проанализировать. С уверенностью могу сказать, что если бы мы с ним не повстречались, очень многое в моих спектаклях, особенно музыкальная составляющая, было бы иным, а моего альянса с группой «Бигуди», наверное, не случилось бы.
Увидел я Андрея, точнее, его театр в Свердловске в 1990-м, на фестивале, куда сам впервые выехал со своим театром «Ложа», со своим первым бессловесным спектаклем «Мы плывём». А Андрей показывал тогда свой спектакль «Митиюки, или Книга странствий» то ли по японскому эпосу, то ли по древней японской пьесе. Спектакль был удивительным. Это была работа даже не одного, а двух коллективов: театра «Отражение» Пермского университета и Андрюшиной группы «Пагода». Но режиссёром и автором музыки был Андрей. Спектакль произвёл на меня столь сильное впечатление, что мне немедленно захотелось сделать что-то подобное.
Мне сначала подумалось, что некто Андрей Гарсиа, указанный в программке, скорее всего, иностранец, из иных, удивительных стран человек, потому что человек из Перми не мог сделать того, что я увидел и услышал. Оказалось – нет. Андрей из что ни на есть Перми. И фамилия у него настоящая, подлинная, не псевдоним. Просто, как мне сказали, отца Андрея ещё ребёнком эвакуировали в СССР из Испании, спасая от фашистов.
Тот спектакль начинался фразой: «Я, да будет вам известно, Фукакуса, смиренный житель столицы». Этой фразой начинается некая японская новелла, которую читает герой моего рассказа «Ангина», который я написал прошлой зимой. Вот какое сильное впечатление на меня произвёл этот удивительный, непонятный и почти таинственный спектакль…
Во время того фестиваля мы подружились коллективами. Андрей и группа «Пагода» сыграли в один из вечеров концерт, чем окончательно меня добили. Да, они были готовы играть в любом месте и сколь угодно долго. Что они играли? Трудно сказать! Их причисляли к направлению нью эйдж. Но нью эйдж – что-то вялое, полуэтническое, часто заумное, длинное, а главное – ужасно скучное. «Пагода» же играла что-то фантастическое. Она играла музыку несуществующих народов с несуществующих островов. Берусь утверждать, что так у нас в стране не играл никто. В их музыке не было ничего от претензий и зауми обчитавшихся Блаватской бледнолицых мракобесов. В них не было многозначительности и бессмысленной таинственности фанатов всего индийского или псевдопросветления рерихнутых сектантов. В них не было намёка на некие особые, мистические знания и потаённые витиеватые смыслы, для проникновения в которые следует несколько лет читать мантры. Они просто были пермскими ребятами, которые умели фантазировать и не претендовали на звание профессиональных музыкантов. Виолончель, цимбалы, перкуссия, флейты, гитара, контрабас и голоса. И этого было достаточно, чтобы в Перми создать ощущение того, что музыка эта рождается не на берегах Камы, а на берегу неведомого моря.
Андрей был, конечно, выдающимся музыкантом, при этом инструменталистом не был вовсе. Вряд ли он мог бы поучаствовать в джем-сейшне наравне с виртуозами, но он мог извлечь нужный только ему звук из чего угодно. В наборе инструментов, на которых он играл, были разные флейты и что называется дудки, несколько раз битая и много раз клеенная окарина, привезенная им неведомо откуда, из которой он извлекал такие печальные звуки, какие не были задуманы теми, кто делал этот инструмент. На стареньком армянском дудуке он выводил какие-то совершенно африканские мелодии. Даже труба от пылесоса служила ему то духовым, то ударным инструментом. А как он играл на гитаре…
Нет ничего скучнее, чем исполнение чего-то типа фламенко нашими музыкантами. Наши исполнители испанской народной музыки чаще всего – аккуратные и занудливые люди, которые садятся на специальный стульчик, ставят ногу на специальную подставочку, протирают специальной тряпочкой блестящую гитару, а
