спасителен; кстати, он не был столь уж несовместим с отвагой и благородством, как могло показаться на первый взгляд; он декларировал главенство жизни и неприкосновенность человека.
Эта радикальная тенденция, направленная на резкое изменение образа мыслей, означала для Лопе очень и очень многое, это был его выбор; он говорил «нет» кровавой мести и до конца жизни проповедовал идею отказа от мщения и дарования прощения, а его пьесы служили этой идее иллюстрациями, в особенности та, что сегодня считается его последней драмой: «Самая великая добродетель короля». То же он делал и в прозе. Так, например, в романе «Доротея» он устами Лауренсио изобличает «зло, что состоит в том, чтобы допустить проникновение беззаконной мести в вопросы чести».
На сей раз Лопе не побоялся отставить в сторону относительную таинственность и недоговоренность повествователя и в открытую доверил свои пристрастия силе живого слова, дабы оно поразило сознание и совесть широкой публики корралей. Он знал, что его слово, разящее порой наповал, пронзительное, убедительное, красноречивое, ставшее святыней благодаря чуду театра, могло преодолеть те условности, что существовали в умах и душах тех, кого в Испании называли «москетерос», то есть зрителей последних рядов партера, шумных и пылких, часто недовольных и мятежных, выступавших против многих устаревших правил, «делавших погоду» в театре, то есть определявших успех или неудачу пьесы и драматурга.
Глава XIV
ОДИНОЧЕСТВО. 1632–1635 годы
Благородные принципы, которыми руководствовался в своем творчестве Лопе и которые проповедовал в своих произведениях, он также применял и в реальной жизни в самые тяжелые, суровые годы, хотя это и дорого ему обходилось. Эти принципы будут определять его поведение и в период окончательного распада его семьи, процесса столь трагического, что порой и совесть, и сознание, и душа Лопе подвергались жестоким испытаниям.
Лопе вынес с невозмутимым спокойствием уход из дому Фелисианы, умной и почтительной девушки, его дочери от второго брака с доньей Хуаной де Гуардо. Преданная и заботливая, Фелисиана ухаживала за отцом, исстрадавшимся за время болезни Амарилис и убитым горем после ее смерти. Фелисиана проявила завидное терпение, прожила с ним до тех пор, пока ей не исполнилось двадцать лет, после чего покинула Лопе, чтобы выйти замуж. 18 декабря 1633 года она вступила в брак с Луисом де Усатеги, королевским чиновником, служившим в секретариате Королевского совета Индий. Будущий зять Лопе занимал должность довольно скромную и с благодарностью воспринял обещание великого поэта дать за дочерью в приданое не менее пяти тысяч золотых дукатов. По тем временам это была очень приличная, как говорится, кругленькая сумма, но многие исследователи полагают, что Лопе так и не смог ее выплатить. А затем в доме Лопе поселилось горе, причем пришло оно оттуда, откуда его меньше всего ждали: самая любимая и осыпаемая похвалами Антония Клара, последняя дочь Лопе, бывшая прелестным, но все же обманчивым отражением ангельски прекрасной Амарилис, своей матери, принесла Лопе много страданий. Как у Марсии Леонарды, у нее были зеленые глаза, в которых плясали золотистые искорки. Ее взгляд оказывал на всех неотразимое воздействие, ибо столько очарования таилось в том, как она поднимала и опускала веки с длинными шелковистыми ресницами, что никто не мог устоять. Отец обожал ее и баловал без меры, использовал все доступные ему средства, дабы возвысить дочь в глазах общества, чтобы все по достоинству оценили все то, что еще только проглядывало в ней. Когда она писала под его диктовку, Лопе казалось, что он видит, «как ее глаза испускают лучи света»; он говорил, что эти лучи «порождают поэзию так, как причина порождает следствие».
Антония Клара частенько ластилась к отцу, как свойственно маленьким тиранам, прекрасно сознающим, что лаской они могут добиться всего. Увы, эта основанная на жажде ласки зависимость, в которую попал Лопе, обернулась для него драмой, ибо склонная к деспотизму юная особа его бросила. Она нашла более «притягательный объект» для своих чаяний и стремлений — любовь и тайком покинула отчий дом.
Однажды вечером в конце 1634 года (точная дата неизвестна) Лопе возвращался домой, радуясь тому, что вскоре увидит дочь. Он быстро поднялся по лестнице, ведущей к ее комнате, и увидел, что дверь распахнута, дочери нет и в комнате царит ужасный беспорядок: все перевернуто вверх дном, шкаф разворочен, ящики комода выдвинуты и опустошены, платья разбросаны по полу. Что произошло? Лопе испугался. Прежде всего он опасался за жизнь Антонии Клары. Он закричал, принялся звать на помощь, но ему никто не ответил, даже служанка Лоренца Санчес. Как же такое было возможно? Ведь не могла же и она бесследно исчезнуть, она, всегда хлопотавшая на кухне? Но в доме действительно никого не было, даже домашнего пса Лобильо.
Замешательство и смятение внезапно сменились ужасной мыслью: Антония Клара похищена! Но тут Лопе припомнил, что в последнее время она была беспокойной и раздражительной, без сомнения, ее терзали какие-то тайные мысли или угрызения совести. Он пришел к выводу, что это не похищение, ведь нельзя так назвать заранее обдуманное бегство, совершенное, правда, в спешке. Следовало признать очевидное: Антония Клара сбежала из дому и взяла с собой все, чем дорожила: служанку, собаку и кое- какие ценные вещи, ей принадлежавшие. Как могла она решиться причинить отцу такое горе, повергнуть его в такое отчаяние на закате дней!
Лопе был чрезвычайно удручен; в тот вечер он никому не сказал ни слова, замкнувшись в себе и сосредоточившись на своих переживаниях. Гораздо позже, после проведения дознания и долгих размышлений, он решился доверить свои мысли бумаге. Из поэтического рассказа, то есть из эклоги под названием «Филис», уже после его смерти читатели узнали некоторые детали этого происшествия, скрытые за искусной игрой поэтических масок. Под одной из них Лопе попытался скрыть свое лицо несчастного отца, чтобы свободно излить боль и отчаяние. Несмотря ни на что, он по-прежнему испытывал отцовскую любовь, задаваясь вопросом: «Что значит быть отцом? Порождать или воспитывать?» Эта формулировка и сегодня поражает удивительной современностью, ведь в ней содержится суть понятия отцовства. В эклоге под видом пастуха Лопе поверяет свою исповедь путнику, расспрашивающему его о пережитом горе.
Узнал ли Лопе имя соблазнителя дочери? Вероятно, узнал, но ничто не позволяет нам это доказать, ибо он не оставил никаких на то указаний. Единственное, в чем мы можем быть уверены, так это в том, что то был очень влиятельный человек, имевший большой вес при королевском дворе, без сомнения, приближенный либо к самому королю, либо к его фавориту. Два человека вызывают особенное подозрение: дон Кристобаль Тенорио-и-Асофлейхо, кавалер ордена Сантьяго (святого Иакова), высоко ценимый при дворе, и дон Рамиро Нуньес Фелипес де Гусман, маркиз Тораль, герцог Медина де ла Торре, честолюбивый и расчетливый, ставший впоследствии зятем графа-герцога Оливареса. Известно, что Антония Клара стала появляться в обществе лишь через десять лет после смерти отца и что, когда она умерла 3 октября 1664 года, она все еще была незамужней девицей. Лопе никогда не упоминал имени виновника грехопадения дочери в официальных документах, не обращался с жалобой в суд и не прибег к мести. Некоторые исследователи полагают, что подобная безнаказанность соблазнителя объясняется тем, что Лопе не мог во всеуслышание заявить, что является настоящим отцом исчезнувшей девушки. Другие же считают, что он был вынужден отказаться от мысли о наказании виновника по причине его могущества и высокого положения в обществе, ибо Лопе понимал, что всякие действия в поисках справедливости в данном случае были бы бесплодны и бесполезны. Но мы полагаем, что подобное поведение Лопе определялось более простыми и благородными мотивами. Лопе не обратился с жалобой в суд и не стал мстить обидчику, потому что сам был когда-то соблазнителем, похитившим Изабеллу де Урбина, чтобы на ней жениться. Лопе был способен применить к себе самому ту новую идеологию чести, которую проповедовали и которой следовали его литературные персонажи (например, в пьесе «Самая высокая добродетель короля»), а именно идеологию человека, не стремящегося к мести, а отдающего всё на волю Господа. Единственным удовлетворением, которое Лопе себе позволил, единственной защитой от боли было его творчество, при помощи которого он мог воспеть милосердие, великодушие и умение прощать. Литературное произведение было его единственным символом веры, а вернее — единственным символом жизни, своим пером Лопе стирал границы, отделявшие его бытие от поэзии.
