есть Вриксу не хотелось.
— А ловко мы его, а Виктор Сергеич? — спросил молодой парень у сидевшего в кресле первого пилота, мужчины средних лет.
— Да, с птичкой пришлось дольше повозиться, — согласился мужчина.
— Да, подольше, — подтвердил парень, усаживаясь в свое кресло. — Теперь, главное, доставить их в целости и сохранности. В зоопарке на Земле мы за них хорошие денежки получим.
— Доставим, Макс, — уверенно проговорил Сергеич. — Деньги и вправду за них хорошие можно получить. Особенно за пушистого, с хоботами который. Больно уж он смешной. Семь хоботов на голове…
— Восемь, — перебил Макс. — Я когда ему их грушу относил, посчитал. Знаешь, а он немного похож на этого китайского медведя. Как его, панда, что ли?
— Есть немного. Если бы не хоботы.
— И глаза.
— А что глаза?
— Да какие-то они у него. Не знаю. Разумные, что ли? И грустные. Как будто он чего-то лишился.
— Да брось ты, — хмыкнул Сергеич. — Это же простая зверушка. Чего ему лишаться? Груш мы ему местных пока набрали, а на Земле придумают, чем кормить.
— Да, наверное, — буркнул Макс, нажимая на кнопки на пульте. — Я запускаю фотонки.
— Валяй, — уставившись на монитор, бросил через плечо Сергеич. — А кстати, ты на что деньги за этих зверюшек собираешься потратить? Небось, есть любимая бабенка?
— Да какая там любовь, — Макс махнул рукой и усмехнулся. — Ты ж знаешь, Сергеич, нету ее, любви этой.
— Ты прав, — Сергеич закивал головой — Нету любви. Так, выдумка одна. Ну что ты там, включил фотонки?
Война и сало
Газета «Массаракш! Мир наизнанку», сентябрь 2008
Закрыл я дверь на все замки, шторы задвинул, свет само собой не включаю. Достал из тайника небольшой кусочек сала, отрезал от него квадратик, положил его в рот, жую, и слёзы текут по моим щекам. О, какое же это наслаждение, и какая же это боль! За этот кусочек сала я отвалил уже почти десять тысяч. А что будет дальше? С каждым днём достать сало всё труднее и труднее, ну и, конечно же, дороже. А всё из-за этих гадов.
Прилетели два года назад на своих тарелочках. Скопом целым. Вокруг Земли выстроились, ощетинились. Ну и главного своего на Землю посылают. То ли обычай у них такой, то ли что?
Ну, этот главный, расфуфыренный весь, с какой-то пирамидкой на голове, фотокарточки нашим генералам показывает, мол, глядите, какие у нас пушки на тарелках, да лазеры на поясах. В миг вам шею свернём. Жезл белый ручкой своей протягивает и хрюкает что-то по-своему, это вроде, войну объявляет. Сдавайтесь, мол, несчастные, всё равно вам каюк.
Ну, у нас один гений нашёлся. Давайте, говорит, этого расфуфыренного в плен возьмём. Всё равно войну нам не выиграть, а так время потянем, да может, и выторгуем себе что-нибудь.
Согласились все. Этому расфуфыренному, его же жезлом, по голове дали, и в самый секретный, да самый глубокий бункер уволокли.
Ну, а те, что вокруг Земли ощетинившись, через пару часов связались с Землёй, поинтересоваться видимо, где наш товарищ, ждём его, ждём, а его всё нету. А наши им запись того, как мы их главного пленяем. Ошарашили пришельцев, так, что те сперва совсем сникли, а как в себя пришли, руками замахали, глаза выпучили. Вроде как, отдавайте его нам и всё тут.
Сутки руками махали, а не нападают. Наверное, боятся главного своего ненароком зашибить. Не знают ведь, что он в самом глубоком, а потому и самом безопасном бункере сидит.
Ну, наконец, успокоились. Фото своего этого показывают, и пальцами своими короткими в него тыкают. Наши сразу догадались, поговорить с ним хотят. И решили им телемост устроить.
И тут незадача. Этот расфуфыренный в бункере взял и помер. То ли переволновался, то ли аллергия у него на бункерную пыль была, непонятно. Только помер скоренько. Сидел, сидел, вдруг бах, на пол упал, ножкой своей зелёной пару раз дрыгнул и представился. Ну, наши врачи его, конечно, попытались спасти, но сами понимаете, если не знаешь, как устроены часы, а лезешь их ремонтировать, то обязательно доломаешь. Вообщем, и этого доломали. А те всё в фотографию тычут. Давайте-ка его, поговорить надо.
Ну, тут опять нашёлся гений. На компьютере расфуфыренного нарисовал, программки составил, чтобы тот ртом шевелил, да глазами хлопал. А вот насчёт речи…
Заметил этот гений, что уж больно их речь на свинячье хрюканье похожа, взял и в каком-то свинарнике записал пару минут самого отборного хрюканья. Ну и смонтировал всё это с изображением.
Вообщем, сидит их главный в экране, ртом шевелит, глазами хлопает, и хрюкает, как недорезанный. А те, слушают внимательно и головами мотают.
Помотали головами, а через пару часов завели свои тарелочки и исчезли в неизвестном направлении.
Что он им там нахрюкал, до того и большие учёные до сих пор додуматься не могут. Но с того дня, свиней, за спасение Земли и человечества, объявили священными животными. Их не то что убивать и есть, их ударить теперь нельзя, посадят, как того расфуфыренного, в самый глубокий бункер, и сгноят в неизвестном направлении.
Месяц назад, сосед мой на «свином» деле попался. Остановили его представители отдела по борьбе с нарушениями прав свиней, обыскивать стали. А у того, за пазухой пятьдесят грамм свежего сала, только что с великими предосторожностями у «черных мясников» приобретенное. Соседа своего я больше не видел, но об участи его страшной догадываюсь.
И вот сижу я в полной темноте, жую сало и слезами обливаюсь. Оно конечно если бы не свиньи, всё по-другому могло обернуться. Напали бы эти гады, и уничтожили нас всех до последнего. Но с другой стороны — мой дед ел сало, мой отец ел сало, и я без сала прожить не могу.
И вот сижу в темноте, слёзы горькие утираю, да думаю.
Ну почему они, например, не крякали, а? Ну почему? Уж я бы, как-нибудь без утятинки, того…
Возвращение на Артру
Разве может быть что-нибудь прекрасней Артры? Что-то совершенней, гармоничнее и важнее для нас? Ответ может быть только один — нет!
И поэтому я возвращаюсь. Возвращаюсь на планету, которой я снова нужен. Которая позвала меня из самой глубины моего сердца, заставив меня отринуть и забыть всё неважное, всё несовершенное, всё наносное. Зачем мне не моё?
Артра мой дом. Как давно я не был в нём, в моём доме? Как давно я не чувствовал себя хозяином, не боялся, не прятался, не оборачивался от лёгкого шороха? Я уже не помню такого времени. Я помню лишь страх. Вечный страх перед… смертью? Перед самим страхом? Перед другими боящимися? Или перед жизнью?
Я не знаю. Но страх этот вечен и непреодолим. Он никогда не закончится здесь. Он закончится только там, на Артре.
