кончавших трудовой день.
Раньше работа здесь казалась ему важной, словно она и в самом деле спасала человека от ударов.
Теперь он видел в ней хитро придуманный соблазн, заставлявший забывать об опасности, о беде. Лишь ей отдаваясь, можно было спокойно, закрыв глаза, приближаться к пропасти, поджидавшей каждого; только благодаря работе, несчастные упорно оставались рабами.
Что стало с ним самим? Без денег, в долгах, которые теперь сидели прочно на его спине и, как змеи, высасывали всю свежесть мысли, всю чуткость его сердца, — разве он не жил той же мертвой, темной жизнью? В тяжелом раздумье возвращался он домой. 'Нужно положить голову под крыло и верить', — вспоминались ему слова Даниэля.
— Во что верить? — спрашивал он себя в скорбном недоумении, шагая по пыльным улицам.
Промчалась конка. Нахман поднял глаза и внезапно остановился от изумления. На одной из скамеек сидела Неси, разодетая, и лицо ее было полно печали.
— Побегу за ней, — мелькнуло у него.
Конка была уже далеко. Он повернулся, охваченный странным предчувствием, и, размахивая руками, побежал по улице, крича:
— Неси, Неси!
Шум дрожек заглушал его крик.
— Неси, Неси! — не унимался он, совершенно потерявшись.
Конка летела и как будто подсмеивалась над его усилиями.
Кучер трубил в рожок, лошадей, казалось, несли крылья, и через минуту конка, завернув в другую улицу, скрылась.
— Она была разодета, — размышлял Нахман, остановившись и чувствуя, как его пронзает ужас. — Я увижу ее вечером.
Когда он пришел домой, его встретила мать Мейты, Чарна. Она сидела у порога своей квартиры и пила чай.
— Добрый вечер, — ласково произнесла она, — вот сегодня, Нахман, вы поздно вернулись… Вы напоминаете мне ту жену, у которой обед был готов всегда на полчаса позже. Вас спрашивала хорошенькая девушка.
— Девушка? — пробормотал Нахман, вдруг похолодев.
Он вошел в комнату, а старуха вдогонку лукаво говорила:
— Хорошенькая девушка… Неси. Вы ведь с ней знакомы.
Нахман уже догадался.
Он зашел к себе и, не зажигая лампы, опустился на стул.
— Зачем Неси приходила? — монотонно спрашивал он себя и отвечал: — Не знаю, не понимаю.
Он хотел встать, но чувствовал себя таким разбитым, что побоялся не удержаться на ногах. В соседней комнате послышались шаги Мейты.
Она заглянула в комнату и, увидев, что в ней темно, сказала:
— Я зажгу лампу, Нахман; вы не можете оставаться в темноте.
— Подождите, Мейта, — произнес он.
Она остановилась на пороги в ожидании, и сердце у нее билось быстро.
— Здесь была Неси, Мейта. Вы ее видели?
— Я ее видела, Нахман. У нее глаза были заплаканы.
— Заплаканы, — вздохнул Нахман, издав звук горлом. — О чем она говорила?
— Она говорила: мне нужно увидеть Нахмана, мне очень нужно увидеть Нахмана. Только на одну минуту.
— Только на одну минуту, — с сожалением произнес он. — Отчего же меня не было дома?
— Она ходила по комнате, садилась, вставала. Она казалась мне больной. Она выглядывала из окна, утирала глаза, выходила во двор, возвращалась и все повторяла: мне нужно увидеть Нахмана, мне очень нужно увидеть Нахмана…
— Бедная, бедная девушка! — вырвалось у него.
— Вы ее любите? — раздался в темноте робкий, дрожащий звук.
— Я не знаю, Мейта, но теперь у меня разрывается сердце. Я бы для нее жизни не пожалел.
Что-то задрожало у дверей. Пронесся глубокий вздох… оборвался… Нахман внимательно слушал.
— Мейта, — позвал он, — Мейта!
Никто не откликался. Вошла Чарна и своим добрым голосом спросила:
— Вам что-нибудь нужно, Нахман?
Он ничего не ответил, а старуха, вертясь по комнате, говорила:
— Старому человеку нужно что-нибудь, а молодому и всего мира мало. Я вам расскажу историю о человеке, и она вас чему-нибудь научит. Куда это Мейта пропала? Мейта, Мейта… Вы видите, — ее нет. Это тоже имеет свою глубокую историю. Однажды у одного сильного царя…
— Подождите, — прервал ее Нахман, начав прислушиваться, — кажется, кричат во дворе.
Старуха высвободила уши из-под косынки и насторожилась.
— Да, да, — произнесла она, — кричат. Человек не может не кричать: он рождается с криком; в крике проходит его жизнь…
Нахман вскочил. Шум становился все громче и врывался в комнату, как будто бы окна в ней были раскрыты.
— Это у Симы, — объяснила Чарна. — Своими несчастьями она мне напоминает историю с человеком, который, однажды зевнув, не мог закрыть рта.
Но Нахман уже не слушал и выбежал из комнаты. Во дворе стояла толпа соседей, и Сима о чем-то кричала, указывая на хромую Иту.
Мехеле держался возле нее и надорванным от рыдании голосом умолял:
— Довольно, моя мама, довольно, перестань уже!
— Никто моего сердца не знает! — крикнула Сима, отбросив мальчика и тоскливо оглядывая толпу. — Я одна, как палец, — кто хочет пожалеть больную старуху?
— Говори уже, что случилось, — с нетерпением перебила ее соседка-старуха.
— Ты спрашиваешь? Я тебя спрошу. В городе должен быть старший, скажи! Вот Ита вышла из больницы… Только тот, кто наверху, кто все видит и знает, — знает, что мое сердце перенесло. Был стыд, был яд, больница, выкидыш, — спрашиваю у всех, в чем я виновата? Разве я велела ей влюбиться в этого разбойника?.. Она вернулась из больницы, — ни одного слова я не сказала ей. И с первого же вечера началось: хочу отравиться, хочу отравиться.
— Ты еще говоришь, — перебила ее Ита страстно.
— Вы слышите: я говорю… Научи меня молчать, — покажи, как это сделать. Я не прошу любви у них, — но пусть дадут отдохнуть. И начинается…
— Довольно, моя мама, — послышался голос Мехеле, — довольно.
Толпа хмуро молчала. Женщины, сложив руки на груди, угрюмо переговаривались. Старики сочувственно кивали головами и, сжимая кулаки, от сознания своего бессилия против новой жизни, развращавшей их дочерей, с яростью выкрикивали:
— Их нужно задушить, задушить!
Нахман не отрывался от хромой девушки, столько перестрадавшей. Она стояла в угрожающей позе и диким взглядом окидывала толпу.
— Позор мне, — иногда вскрикивала она, — это делает мать…
— Посмотрите на вторую, — неистовствовала Сима, подойдя к своей квартире и указывая на Фриму. — Довольно уже скрывать. Что скажете на мое несчастье? Вот она пришла с подбитыми глазами. Кто ее бил, спросите? Где она была? А Фейги еще нет…
Она как будто лишь теперь поняла весь ужас своей жизни и, всплеснув руками, зарыдала диким голосом. Мехеле опять начал кружиться, прыгать вокруг нее и жалобным голосом просил.
— Моя мама, моя мама!..
Толпа медленно расходилась. Старуха-соседка подошла к Симе и увела ее. У порога стояла Фрима,
