радостью и благодарностью. Сроду так не делал ни с кем – а тут не вытерпел.
Она из Питкяранты, там снежно, холодно.
Стихи Матасовой – полное ведро серебряного словесного льда. Потрясешь ведерко – в этом ледяном говорке и рокотке складываются стихи. Подержишь над ведерком руки – а от него, как ни странно, идет жар.
Теперь я в иных ранних ее стихах замечаю порой какое-то – впрочем, очень идущее Матасовой – мальчишество, и дань рок-н-роллу, который, как мы с Матасовой знаем, можно только петь (а читать ни-ни), и вообще юную руку, еще не оттянувшую тетиву настолько, насколько возможно.
Но там было и другое.
Ощущение, что во имя живого, на крови, языка и его понимания (осязания) Анна Матасова так и будет голыми руками разрывать снега в поисках упавшего когда-то в вечную мерзлоту золотого или, в другую пору, теми же руками рыть и рыть землю, дабы найти забытый корешок – чтоб приживить от него невиданный цветок.
Матасова начинала с того, что не ведала, что говорила. Теперь, с каждым годом, она ведает все больше. Словесных корешков все больше, висят над огнем: скоро бросит их в огонь и расскажет нам, кто мы и что с нами будет.
Игорь Белов
Музыка не для толстых
(Калининград, 2008)
Белов пишет стихи, которые я сам писал бы, если б умел так же.
Может, оттого, что мы оба с Беловым родились в июле 1975-го? Или это не важно?
В общем, мои приметы, мои любимые размеры, и рифмы, которые я мог бы придумать, да не придумал, и рождественский рэп, и портрет спившегося ангела по прозвищу Микки Рурк на стене, и еще Белов, о ужас, позволяет себе слово «трусики», а не трусы – это вообще ни в какие ворота, мы же знаем.
То есть там и плохое тоже такое же, какое было бы, наверное, и у меня: несколько излишнее стремление к тому, чтоб было красиво (а что мы можем поделать, если вокруг нас все действительно очень красиво, не то что вокруг вас), вся эта губановская словесная каша (только у Губанова – невротическая, а у нас с Беловым – стоически-ироническая), и неосмысленные перепевы Рыжего (которые мы выдадим за осмысленные).
И даже не знаю, к плюсам или к минусам отнести наше совместное с Беловым слегка неровное дыхание к одному калининградскому, э-э, гению:
Я во всем согласен с Беловым, как с самим собой. Рифмовать «пиздец» и «сердец» очень правильно.
Потом, наверное, он откажется от многих стихов из этого сборника.
А я не откажусь. Своих не сдаем.
Некоторые выводы
Россию спасут армия, флот и реформа языка
Ничего плохого с русским языком пока не происходит. После 1917 года тоже, казалось, язык обрушился, стал варварским, полным нелепых заимствований и скулосводящих аббревиатур.
Проверку прочности и эластичности языка во все времена проводит литература.
В те дни Андрей Платонов или, скажем, Михаил Зощенко запустили в новую языковую реальность руки по самые локти, извлекали с удивлением то один словесный казус, то другое уродство, вплавляли в свой текст – и слово оживало, начинало прорастать, давать всходы. Приживалось!
Прошло какое-то время – и выяснилось, что ничего с нашим языком не случилось: иначе не появилось бы великих сочинений на русском, не было б у нас ни Битова, ни Распутина, ни Искандера.
Советско-мещанский новояз перетирал в крепких ладонях Шукшин, Высоцкий создал словарь рабочей, технической и прочей новосоветской интеллигенции, новейшие англицизмы за шиворот втащил в литературу Лимонов, Бродский расширил не только поэтику как таковую, но и словарь поэтический, где латынь порой запросто соседствует с блатной лексикой.
Да, язык – существо живое, и он действительно может заболеть, прихватить какой-нибудь злой вирус. Но он и лечится сам, и обновляется, пока нация жива и прирастает новыми людьми, а то и новыми землями.
Русский язык нахватал всякой заразы в пору «расцвета демократии», сопровождавшейся не только ваучеризацией и приватизацией, но и непрестанными латиноамериканскими сериалами с их навязчивой и весьма бестолковой лексикой.
И через это мы прошли – отряхнулись и двинулись дальше.
Когда сегодня сетуют на безграмотность молодежи и появление нарочито изуродованных интернет- диалектов («аффтар, выпей йаду!» и проч. – так называемый «падонковский» язык), это ничего, кроме улыбки, не вызывает. Любые «падонки», подрастая, устраиваются на работу, женятся, даже рожают детей – и в социуме говорят на нормальном языке, потому что и не забывали его никогда. А если и притащили с собой в обиход несколько выражений – ничего, живая русская речь их тоже съест, не поперхнется. У нас в стране сто лет назад две трети населения были безграмотными – но язык жил, а мы тут о каких-то
