молодежных забавах печалимся.
Тем более что новейшая литература, этот извечный речевой градусник, показывает и сегодня нормальную температуру. Неверующие пусть возьмут последние романы о современности хоть Алексея Иванова, хоть Сергея Шаргунова и убедятся, что с языком (как и с литературой в целом) у нас все более чем в порядке.
За каждым поворотом истории нас неизменно подстерегает другая беда: русский язык, в отличие от, например, иврита, существует только на русской почве – в неволе он выживает недолго, не больше одной человеческой жизни, а то и меньше.
Вспомним литературу эпохи первой русской эмиграции: после того как ушли из жизни старые мастера в лице Бунина и Шмелева – новых литературных имен больше не появлялось. И даже из числа эмигрантов, попавших за рубежи в юном возрасте, получилось всего два больших писателя: Газданов и Набоков, причем последний в конце тридцатых начал писать по-английски. Остальные адаптировались к Европам и Азиям и растворились там, наверное, безвозвратно. Сегодня дети, внуки и правнуки миллионов эмигрантов и первой волны, и второй не пишут книг на русском, не сочиняют русских песен, а многие и не знают языка вовсе.
Вывод отсюда простой. Если Россия растеряет свою территорию и наша государственность рассыплется – русский язык забудется скоро и навсегда. Знать его будут лишь специалисты, и их будет в тысячи раз меньше, чем людей, знающих латынь. (Латынь все-таки полноправно укоренена, например, в медицине, в биологии – чего о русском не скажешь.)
А для того, чтоб государственность не потерять, нам нужно не только развить в России (я бы сказал: вернуть России) армию и флот, но и стремительно, семимильными шагами реформировать язык.
Недавние государственные «реформы» в сфере языка никаких особенных эмоций не вызывают: ни раздражения, ни уважения.
Кофе, да, может быть теперь и среднего рода, но мужской род остался предпочтительным. Можно говорить «дОговор», но «договОр» все-таки вернее согласно новым словарям. Ну и так далее, примеры уже навязли в зубах.
Зачем Министерству образования (так и хочется здесь по-советски назвать его минобразом) нужно было сохранять старые и отжившие нормы (вроде «йогУрта» наряду с «йОгуртом») – не до конца понятно. Хотели узаконить простонародные диалекты?
Но нам кажется, что всякая языковая реформа должна на полшага опережать развитие языка, а не плестись в хвосте у не самой образованной части нации.
Сегодня существует острейший запрос на создание укорененного в русском языке словаря технического, связанного в том числе и с мировой Сетью. В рунете, за неимением русских обозначений для тысяч понятий, творится полная чехарда: словотворчество такое, что любые футуристы позавидовали бы.
Этот процесс надо возглавлять: так мы облегчим не только жизнь наших детей, постигающих Интернет, но и развитие русской науки. А то уже слышны голоса, что русский язык обречен на вымирание, оттого что со знанием английского легче освоить «мировую паутину». Начался новый виток, не побоюсь этого слова, низкопоклонства перед Западом: ах, мы никуда не годны, ох, мы такие неповоротливые, на русском только стихи писать можно. Подобные речи, впрочем, велись маловерами и капитулянтами и в XVIII веке, и в XIX, и в XX. И ничего, с помощью русского языка совершили тысячи мировых открытий, штурмовали космос, выстроили сверхдержаву… Заткнитесь, в общем, не заказывайте нам панихид раньше времени.
Но если Министерство образования и впредь будет заниматься «брачащиемися» вместо «брачующихся» (тоже примеры из числа вновь узаконенных норм), то у нас уже есть проект очередной государственной реформы, всего из двух пунктов. Вот они.
Вернуть в печать букву «е», потому что ее действительно не хватает. Распустить Министерство образования, потому что делом надо было заниматься, а не ерундой.
Яма
Часто говорят, что оглупление нации – это такая задача, поставленная властью перед собой. Якобы у них есть план: насадить повсеместное невежество и в краткие сроки воспитать стада недоразвитых холопов.
Думаю, нет такого плана.
Все получается само собою. Как говорится, ничего личного – чистый бизнес.
Если в былые времена искусство было далеко от народа, теперь, признаем с печалью, народ все дальше и дальше от искусства.
Шестьдесят процентов населения страны никогда не читает книг – вообще никаких. Процентов девяносто никогда не бывает в театре. Выставки современных художников посещают в лучшем случае друзья художников. О скрипачах и виолончелистах умолчим, но удивительная вещь – даже концерты бардов или культовых рокеров проходят теперь не на огромных площадках, а, как правило, в клубах.
Те, кто постарше, помнят, какой ажиотаж творился на фестивалях «Возьмемся за руки, друзья!». Какие аншлаги были у Булата Окуджавы, Никитиных или Александра Дольского. А теперь их, на всех основаниях, правопреемники в лице, скажем, замечательного Михаила Щербакова или восхитительной Елены Фроловой – радость для избранных. Избранные собираются в бард-кафе и хлопают всеми шестьюдесятью ладонями. Хотя эти два имени, на минуточку, наша национальная гордость. И это, кстати, где-нибудь во Франции отлично понимают – я там все время пластинки Фроловой вижу в магазинах. А у нас – не вижу.
Был бы жив Высоцкий сегодня – он бы не собрал такую кассу, как фильм «Высоцкий». Тоже пел бы себе на малой сцене в ЦДЛ.
Даже БГ – и тот, даром что до сих пор выдает шедевр за шедевром, выступает в клубах.
Ну да, ну да, Шевчук решил снова выступить в роли супертяжа, рванул по российским стадионам с новой программой – но я пока не рискну предположить, чем закончится вся эта затея. Или, скажете вы, Розенбаум по-прежнему бодр – он, спорить не станем, всегда имел очевидные качества большого артиста, но отчего-то поет сегодня все больше в паре с Лепсом. Или уже со Стасом Михайловым? Это показательно и для времени, и для Александра Яковлевича лично.
Или вот, скажем, кино.
Как-то, года три назад, я разговаривал с Дуней Смирновой и в пылу беседы сказал ей, что современное кино терпеть не могу, потому что снимают одну ерунду и пошлость.
На что Дуня сказала: «Спокойно, товарищ. Вы просто не видели современного кино. Вот вам списочек».
Я послушался Смирновой и посмотрел, перечисляю по алфавиту: «Возвращение», «Волчок», «Дикое поле», «Кандагар», «Коктебель», «Космос как предчувствие», «Любовник», «Морфий», «Русское», «Свободное плавание», «Чужая», «Эйфория» и еще двадцать великолепных фильмов, снятых за десять лет, – и понял, что я ничего не знал про современное российское кино.
Может быть, кто-то из читателей его все-таки видел, но интуиция мне подсказывает, что страна в целом тоже как-то пропустила и не обсудила на кухнях «Дикое поле», «Волчок» и «Свободное плавание» – как в свое время обсуждала Шукшина, Марка Захарова и Тарковского.
Потому что если бы страна смотрела это кино, и слушала немного другую музыку, и хоть что-нибудь читала – это была бы, клянусь, другая страна.
Вот есть, скажем, не столь давний фильм режиссера Попогребского «Простые вещи». И есть потрясший меня роман писателя Кузнецова-Тулянина «Язычник». Появись и первое, и второе лет тридцать назад – чудесную картину Попогребского посмотрели бы все, наряду с такими же важными лирико- социальными высказываниями, как, к примеру, «Осенний марафон» или «Влюблен по собственному желанию». Появись в те же самые дни роман Кузнецова-Тулянина – его б прочитала вся читающая страна, так же как прочла она тогда «Прощание с Матерой» и «Берег».
