Анна ничего не ответила. Долгуновская тоже не стала развивать грустную тему по новой. Некоторое время ехали молча, ведь иногда действительно лучше молчать, чем говорить. Затянувшееся молчание выглядело неловко, поэтому Анна включила музыку.
— Что это за деятели? — поинтересовалась Долгуновская. — На белорусском, что ли, поют?
— На польском. Группа «Rare Bird». Конец шестидесятых — начало семидесятых.
— Действительно редкая птица, никогда их не слышала. Ничего так… Эми, правда, лучше поет.
— Как можно сравнивать несопоставимое? — удивилась Анна. — То одно, это другое. Все равно что Винькова с Маркузиным сравнивать.
— Веник — сволочь! — с чувством высказалась Долгуновская. — Так и ищет, где бы вам с Кирилловной ножку половчее подставить. Засиделся в ассистентах…
Анна не стала поддерживать разговор. То, что Виньков, мягко говоря, не отягощен добродетелями, ни для кого не секрет. То, что он с удовольствием и превеликой охотой сделает пакость любому из доцентов кафедры, в надежде занять освободившееся место, тоже не секрет.
Анна склонна была подозревать, что угодничеством перед Аркадием Вениаминовичем Виньков не ограничивается. Явно еще «стучит» кому-то в ректорате, зарабатывая покровительство и там. Типы, подобные Винькову никогда не складывают все яйца в одну корзину, не в их привычках поступать подобным образом. Аркадий Вениаминович когда-нибудь поймет, что непрост Владимир Антонович, ох как непрост, с двойным дном человек, да будет уже поздно. С двойным? Навряд ли — с семерным, не меньше. Мать честная, и это — перспективные научные кадры? Виньков — ученый? Надувать щеки и распускать хвост он умеет, спору нет, но это же далеко не все…
На Щелковском шоссе попали в пробку. Сначала Анна думала, что они просто догнали «хвост» Большой Вечерней Пробки, но оказалось, что в заторе виновата «Газель» въехавшая в бок рейсовому автобусу на перекрестке у метро «Щелковская».
Долгуновская, порядком протрезвевшая по дороге, порывалась выйти, говоря, что отсюда она доберется до дома без проблем и что ей неудобно, и вообще… Анна посоветовала беспокойной пассажирке не суетиться, раз уж обещала довезти домой, то высаживать не станет. Во-первых, и ехать осталось всего- ничего, а, во-вторых, на улице Долгуновская могла добавить пива или купить какой-нибудь алкогольный коктейль для поддержания веселого настроения, и уж тогда ее бы развезло, что называется «в хлам».
— А где подарок? — всполошилась Долгуновская. — Я его брала или не брала. Он же в ассистентской остался, под столом! Я сама его туда поставила, чтобы не мешал…
Долгуновской подарили кухонный комбайн. Как она заказывала, то есть — прозрачно намекала.
— Где поставила, там и найдешь, — утешила Анна. — Не пропадет же!
— Не в этом дело! Перед людьми неудобно. Получается, что мне ваш подарок настолько не дорог, что я про него забыла.
— Не переживай, вали все на меня. Скажи: утащила меня Вишневская в машину, я и глазом моргнуть не успела, не то, чтобы подарок взять.
— А я-то думала завтра утром морковки себе натереть на новом комбайне…
— Маш! — рявкнула Анна, устав от разного по тематике, но единого по сути нытья Долгуновской. — Ты вспомни, сколько сегодня выпила и что с чем мешала! Завтракать рассолом будешь, больше ничего тебе не захочется! Слушать тошно — все ноешь и ноешь. Моей соседке, тете Норе без малого восемьдесят, но она так не распускается! Ути-пути-а-та-тути. И спать не с кем, и жизнь не задалась, и комбайн свой на работе забыла… По дороге хозяйственный магазин будет? Чтоб еще работал?
— Будет. А зачем?
— За веревкой заедем. Вешаться надо на новой красивой веревке, чтобы самой приятно было, а не на каких-то там обрывках. Лучше на капроновой, ее и мылить не надо!
— Ну вы скажете, Анна Андреевна! — рассмеялась Долгуновская, мгновенно переходя от фамильярности к церемониям. — Не надо в хозяйственный, у меня дома веревок много. Причем таких, крепких, не бельевых. Память о юности.
— Юность была такой депрессивной? — понимающе спросила Анна.
— Бог с вами! Я в походы ходила, по таежным рекам сплавлялась. У меня, между прочим, разряд по туризму! Я в чемпионатах участвовала…
— И никому об этом не рассказывала? — удивилась Анна.
— А что рассказывать — все в прошлом. Это так, к слову. А вы, Анна Андреевна, молодец, умеете меланхолию полечить.
— На себе руку набивала, — усмехнулась Анна.
— Вот уж не поверю! — Долгуновская затрясла головой. — Чтобы вы… Да ну… Это вы нарочно, чтобы меня подбодрить.
— Я?! Подбодрить?! — делано удивилась Анна. — Вы меня с кем-то путаете, Мария Максимовна. Я оскорбляю и унижаю, такое уж у меня жизненное кредо. Мной скоро будут студентов пугать, и интернов с ординаторами тоже. «Если будете плохо учиться, то придется вам звать на консультации Вишневскую. Тогда узнаете, почем фунт лиха…».
— Да скажете тоже — пугать! Вы придаете слишком много значения…
— Я?
— Вы…
— Да ну! Я ничего не придаю. Это другие придают.
— Только идиоты придают! Потому что завидуют. Всем так хочется — прийти, посмотреть на больного, заглянуть в историю болезни и выдать правильный диагноз. И доцентом стать тоже хочется, и вообще…
Долгуновская расхваливала Анну до конца пути. Возле своего дома она резво выпорхнула из машины, будто и не пила сегодня ничего, крепче чая и сказала:
— Спасибо, Анна Андреевна! Дай вам Бог мужа богатого и чтоб круглого сироту! Нет, нет, провожать меня не надо, я в полном порядке. Смотрите!
Захлопнув дверцу, Долгуновская раскинула руки в стороны для равновесия, крутанулась на каблуках вокруг своей оси и, махнув рукой на прощанье, скрылась в подъезде.
«Интересный человек наша Маша, — подумала Анна, разворачивая „шестерку“. — Надо же».
До сегодняшнего дня она считала Долгуновскую легкомысленной и, в общем-то, пустой особой. Таким ярким мотыльком, беззаботно порхающим по жизни. А мотылек-то, оказывается, по таежным рекам сплавлялся, и вообще… и как смешно сказала: «мужа богатого и круглого сироту». Был уже такой — Сеньор Офицер. Небедный и круглый сирота, как и Анна. Надо же — никто из родственников не лез в их жизнь, не было материальных тягот, которые озлобляют и чаще вместо того, чтобы сплачивать, разъединяют, разводят, а, однако, не заладилось у них. Совсем. Наверное, потому что любви не было? Или все же была она, любовь, но не успела или не смогла перерасти во что-то качественно новое, новое и качественное? Нет, Долгуновская определенно заразила своей меланхолией.
Анна приспустила на ладонь оконное стекло, чтобы освежающий ветерок дул в лицо, а за время первой остановки у светофора, успела отыскать на своей «многосодержательной» и многострадальной флешке папку с песнями «королевы диско» Донны Саммер. Самое то для борьбы с меланхолией.
