Контрольная дата
В министерство Анна поехала на метро. Еще неизвестно, в каком состоянии она выйдет оттуда, сможет ли вообще сесть за руль, и вообще забираться в центр Москвы на машине она не любила. Пробки, непременно где-то да будет перекопано (на окраинах тоже много где копают, но там это не воспринимается столь фатально, потому что всегда можно найти объездной путь), а когда доедешь, то полчаса будешь нарезать круги, выискивая просвет для парковки, и непременно найдешь его не менее чем в километре от нужного места. Лучше уж на метро, тем более что погода хорошая и место такое, любимое с детства. Класса до седьмого Анна просто болела цирком и никак не могла разобраться, кто же ей больше нравится — клоуны, дрессировщики или акробаты? «Третий раз на ту же самую программу? — удивлялась мама. — Аня, давай лучше на „Принцессу Турандот“ сходим». Однажды сходили. Анна так и не врубилась, в чем там суть и почему этот спектакль не сходит со сцены так долго. Ну выделывается принцесса со своими загадками, ну выйдет она в конце концов замуж за принца. Мама принялась вдохновенно и многословно объяснять — оригинальная трактовка, символы, фееричность, легендарный спектакль… Анна внимательно слушала, почти все поняла, но осталась при своем мнении. Для нее всегда было важно оставаться при своем мнении. Это потом можно подумать спокойно, взвесить все «за» и «против», посмотреть с другой стороны и самой изменить это мнение. Самостоятельно изменить, после обдумывания, а не тогда, когда убеждают и ждут немедленного согласия. Странно устроены люди — обожают, чтобы с ними соглашались. Какая разница — согласен с тобой собеседник или нет? Сколько людей, столько и мнений. Не могут же, в конце концов, все думать одинаково.
Анна успела застать социализм во всей его предзакатной красе. Детство у нее было пионерским, с собраниями, сбором макулатуры, коллективной перепиской с «далекими зарубежными друзьями», знаменами, барабанами и вдохновенными речами старшей пионервожатой Иры о новом мышлении, новом курсе, верности идеалам и всем таком прочем. После пятого класса мама рискнула отправить Анну в пионерский лагерь. Куда-то под Рузой, в ведомственный лагерь научно-исследовательского института с непроизносимым названием. Путевку «достала» (тогда еще это слово означало «добыть», а не «надоесть до смерти») мамина подруга, работавшая в этом самом институте. Анна съездила, добросовестно отбыла смену, радуя вожатых и воспитателей примерным поведением, а, вернувшись домой, объявила, что больше она ни в какие пионерские лагеря не поедет. Родители переполошились, весь вечер допытывались до причин и никак не могли поверить в то, что в лагере было просто скучно. Скучно — это не когда нечего делать. Скучно — это когда кто-то другой решил за тебя, чем тебе надо заниматься. Мама звонила подруге, подруга звонила сослуживцу, профсоюзному активисту, который был директором лагеря. Лишь после того, как он подтвердил, что с Анной никаких проблем и чрезвычайных происшествий не было, ее оставили в покое. Весной следующего года мама начала заговаривать о крутом по тогдашним понятиям лагере «Орленок» под Туапсе (видимо, на крымский Артек, самый крутой лагерь Советского Союза, ее возможности не распространялись), но Анна твердо сказала «нет» и большую часть лета провела на даче, а две недели с родителями в Питере, тогда еще — Ленинграде.
Постояв немного возле выходящего из автомобиля Никулина (памятники без постамента куда лучше, человечнее), Анна двинулась дальше. Прошла мимо любимого магазина с дисками, пообещав себе на обратном пути непременно заглянуть сюда, перешла бульвар, полюбопытствовала, что нового приготовила зрителям «Школа современной пьесы» («Москва. Психо», да еще и драйв-вечеринка, это соблазнительно) и тут, спохватившись, ускорила шаг. Опаздывать вообще не в ее стиле, а опаздывать к высокому министерскому начальству еще и чревато дополнительными осложнениями. Дополнительными, потому что без осложнений не обойдется. Если уж тебя вызвала «на ковер» заместитель начальника отдела послевузовского профессионального образования, то готовься получить не только на орехи, но и на пряники с конфетами.
Анна продумала не только свое поведение, проиграв в уме разные варианты развития беседы, но и свой облик. С укладкой волос изгаляться не стала, расчесала на пробор и спрыснула лаком. Тронула губы помадой, слегка подтенила глаза, вдела в уши мамины «счастливые» золотые сережки — вот и все украшения. Блузку надела белую, строжайшую из строгих, которую можно было спокойно перепутать с мужской сорочкой, настолько она была безыскусна. Костюм выбрала «траурный». Нормальный костюм белорусского производства, темно-синий, простой, без наворотов. Двубортный приталенный жакет с квадратным вырезом, прямая длинная юбка. Неброский такой образец чиновничьего делового стиля. Костюм был куплен к похоронам Конычева, планировался к ношению на подобных же мероприятиях, оттого и назывался траурным. Перебрала плащи и в итоге остановилась на умеренно поношенной черной кожаной куртке, используемой обычно для загородных прогулок. Сдуру чуть было не вышла из дома с повседневной сумкой, но вовремя опомнилась и взяла вместо нее портфель.
Перед выходом привычно посмотрелась в зеркало и осталась довольна. Настоящий Доцент, блеклая унылая мымра. В метро чуть не заржала в голос, когда парень лет двадцати уступил ей место. Ржать было бы неуместно, это вышло бы за рамки образа. Пришлось церемонно кивнуть и сесть. Вот умора-то!
Выписка пропуска и ритуал прохождения с ним мимо двух бдительных стражников, охранявших вход в святая святых отечественного здравоохранения, заняла почти четверть часа, так что к дверям кабинета, в который ее вызвали, Анна подошла за минуту до назначенного времени.
Пока шла коридорами власти вспомнила Виктора Цоя, горячо обожаемого в бунтарском подростковом возрасте:
Платинововолосая секретарша, недоступная в своем величии, молча кивнула в ответ на «здравствуйте» и указала рукой на ряд свободных стульев, протянувшийся вдоль стены. Анна по собственному почину сняла куртку и шарф, повесила их на напольную вешалку, стоявшую в углу и только после этого села. Словно дожидаясь этого момента, на столе тренькнул один из телефонных аппаратов. По тому, как молниеносно секретарша схватила трубку, Анна поняла, что звонит Хозяйка.
Хозяйка, повелительница судеб и властительница надежд по имени Эмилия Яковлевна, оказалась маленькой, сухопарой («выцветшая телом женщина», писал о таких Иван Гончаров), сильно пожилой и весьма противной на вид особой. Колючий взгляд глубоко посаженных глазок, выпяченная нижняя губа, гордая посадка головы, очки в круглой оправе. Настоящая Бастинда из старого-старого кукольного мультфильма про Изумрудный город. И голос был под стать всему остальному — скрипучий, временами с подвизгом.
Кабинет у Эмили Яковлевны был небольшим, квадратным, без каких-либо излишеств в виде гардин с портьерами, лепнины на потолке, комфортабельных диванов, напольных часов с боем и т. п. Скромно, серо, блекло. Сестра Виктория, погрязшая в роскоши и снобизме, назвала бы это помещение «отстойным чуланчиком». В сказке у Бастинды интерьеры были поавантажнее.
Анна мобилизовала все внутренние психические резервы, еще раз напомнила себе о том, что под Аркадия Вениаминовича подкапываются, что нельзя давать никому лишних поводов для наезда на родную кафедру, и приготовилась достойно противостоять. То есть — противосидеть, потому что сесть ей все же предложили. И на том спасибо. В былые времена, вызывая кого-то для разборок, сначала приказывали
