l:href='#n_85' type='note'>[85], продолжают жить в памяти как чуть ли не волшебные существа.
Рано утром мои люди принесли косулю, которая сильно поранилась в проволочных заграждениях. Животное стояло между нами без видимой робости, окрашивая снег кровью, и меня поразило, что оно так спокойно, даже, казалось, интеллигентно, переносило страдания. Потом меня вызвали к телефону в камышовую хижину, и когда я снова вышел на улицу, оно уже выпотрошенным висело в воздухе на деревянной распорке. Связной, когда я потребовал у него объяснений, ответил: «Отпусти мы ее на волю, ее поймал бы и прикончил кто-то другой. А так, глядишь, нам тоже кое-что перепало».
Это «тоже» по отношению к воображаемым мясникам я нашел диалектически настолько удачно сформулированным, что оставил дело без последствий.
После обеда по глубокому снегу в Штолльхофен. Справа я впервые за эту войну услышал стрельбу, заставившую меня подумать об укрытии. Огонь по одному-единственному бункеру звучал на широких просторах точечно и мерно. Можно было различить несколько тактов — быстрые, беглые пулеметного расчета и между ними более неторопливая, более мощная и хриплая работа сверхтяжелых и бронебойных орудий. На известном удалении, почти как при дорожной аварии, едва ли придаешь значение происходящему.
До обеда в Штолльхофене у бургомистра, чтобы попросить об открытии сторожевой будки на Рейне, которая согласно новому разделению лежит теперь на моем участке. На обратном пути мимо меня пролетела незнакомая птица с длинной, тонкой шеей и длинным хвостом. То, что иные животные, как, например, это, видятся нам абсурдными, основывается на искажении перспективы и указывает на удаленность нашего местоположения от местоположения Создателя.
Таким образом, мне так же может показаться, что созвездия, с той позиции, с которой мы видим их, образуют эксцентрические фигуры, и что во Вселенной есть такие точки, на которых проявляется более высокий порядок гармонии миров.
Вчера вечером, прикончив «Affentaler Klosterrebberg» урожая 1921 года, пьющееся очень легко, я — сам себе собутыльник — впервые в этой хижине захмелел. Это один из тех сортов, после которых, проснувшись, чувствуешь себя здоровее и довольнее. К тому же вино всю ночь напролет легкими и приятными штрихами рисовало веселые и пестрые картины. Такого художественного уровня достигает только вино и только его чистейшие, лучшие сорта, но и они подобны ключам, которые открывают не всякую дверь. Мне вспоминается «Parempuyre», которое мы частенько пили с отцом, и еще одно местное белое вино, которое в Каркассоне помогало нам проводить ночь и веселило душу. Когда же я хотел заказать бочонок такого вина с собой, то услышал в ответ, что этот сорт даже при малейшем удалении от своей почвы утрачивает аромат. Таким образом, вино уподобляется богатому месторождению, уподобляется другу, которого нужно доискиваться, если доживаешь до тех лет, когда больше не пьешь без разбора.
Стоит оттепель. Во второй половине дня на соседнем участке, слева, поднялась резкая пулеметная перестрелка, звучавшая в трех тонах; она несколько раз возобновлялась. Шальные пули долетали и до нашего левого фланга под Грефферном. Пора мне отдать приказ выложить все ходы сообщения, целиком потонувшие в грязи, фашинной кладкой. Да и камышовой хижине не помешал бы предохранительный редут из мешков с песком.
Ночью на противоположной стороне в воздух нередко поднимается привязной аэростат с огоньком, похожим на алую звезду. При спуске гондола иногда озаряется лучами с земли, кроме того, часовые укрепления «Альказар» даже слышали шелест ветра, который трепал обшивку аэростата. Французы вчера и сегодня маскировали расположенный напротив лесистый берег высокими ширмами из камыша. Итак, судя по некоторым приметам, идиллия на этом участке скоро закончится.
Читал: «Людвиг Девриент»[86] Альтмана, рождественский подарок братца Физикуса, со множеством доселе мне неизвестных подробностей о Гофмане и заведении «У Луттера и Вегенера»[87]. Здесь на несколько недолгих лет расцвел изысканный кружок, где можно было порассуждать о культуре опьянения, хотя, вообще-то, прототип тех мест, в которых пируют наши кутилы, скорее следовало бы искать в винном погребке Ауэрбаха[88]. И потому, вероятно, беспутный Граббе [89] тоже не принадлежал к этой компании.
Здесь даже встречаются нетривиальные воззрения на сущность опьянения — например, в гофмановском замечании, что благодаря вину в пьющем отнюдь не создаются идеи, а только ускоряется круговорот идей. Фантазию он при этом сравнивает с мельничным колесом, которое при усилении потока движется проворнее — передаточный механизм крутится искристей и стремительнее, когда бражник подливает себе. Этому отвечает и мой личный опыт — опьянение не складывает, оно умножает. А в операциях с дробями оно даже сокращает.
Детально останавливаясь на искусстве декламации во время актерской игры, автор делает меткое замечание, что языку можно придать более высокий смысл тем, что слово возвышается над собственным значением до носителя аффекта. Мне только хотелось бы назвать это более глубоким смыслом слова — язык, наоборот, понижается до чисто фонетического значения, до алфавита страсти. Вместе с тем у него есть и высшая сфера, в которой слово аналогичным образом утрачивает внятность — оно растворяется в чистом эфире. Оно плавится при экстремальных температурах чувственного и духовного. Мы охватываем с его помощью только усредненное состояние; это монета, имеющая реальное хождение среди людей.
Очень хорошо сказано и об экспансивном выражении страстей, когда тона искажаются тем, что ужасное, к примеру, высказывается с наигранной веселостью. Этому тогда соответствует и поведение публики, которая больше не одаривает, как обычно, игру громом аплодисментов, но молчаливо и неподвижно замирает под воздействием магических чар. Согласно всему изложенному, в случае Девриента речь шла о том, как редко обнаруживается волшебная сила.
Стиль: «Однако также случалось, что излишне подчеркнутая игра пальцами вызывала некоторые нарекания в его адрес». Впечатление искривленности складывается здесь вследствие вычурности, поскольку настроение неопределенности поручается передавать не только главному, но и придаточному предложению, и таким образом создается двойное освещение логических сумерек.
В цитате из перевода Теренция[90] на странице 186:
причастному обороту недостает управления грамматическим субъектом. Такого рода ошибка не бросается в глаза, но она все же не должна встречаться в добротном тексте.
В Девриенте восхищало его умение произносить свои а parts[91] действительно ради себя самого, а не на публику. Это и в самом деле отличительная черта не только мима, но и всякого художника по натуре. Высказывания и произведения суть разговоры и монологи, которые подслушивает слушатель. Роль публики не в том, чтобы лицезреть грубую видимость — она только дает повод для раскрытия художественных потенций и ни в коем случае не является их адресатом. И все-таки ее роль важна, хотя бы как свидетеля.
Только что, когда, растянувшись на нарах, я смотрел в камышовый потолок, перед моим внутренним
