всяком случае, чувствовал себя расположенным к этому. У Спинелли тоже было подходящее настроение, и он, не мешкая, направился к краю маскировки. Я уже было собрался последовать за ним, как сзади, в проходе, появился лейтенант Эрихсон и горячо попросил у меня разрешения присоединиться к нам — он-де «ни в чем таком еще никогда не участвовал». Однако я все же счел прогулку укомплектованной более чем достаточно и дал ему поручение обеспечить прикрытие эвакуации, взяв на прицел амбразуру бронированного укрепления. Затем со Спинелли торопливо двинулся вперед, на зеленый склон. Здесь я увидел лежащего ефрейтора; я потрогал его рукой — он был еще теплый. Однако члены тела уже немного одеревенели. Вахмистр лежал рядом с ним; как он крикнул мне, его только слегка задело, а в остальном он был невредим. Поэтому я приказал ему держать убитого за голову, тогда как Спинелли нес его за ноги, а я — за поясной ремень.
Едва мы успели сделать несколько шагов в таком порядке, как на нас с воем и треском обрушился шквал огня из станкового пулемета в бронированном укреплении. Пули хлопали по толстым стволам тополей, разбивались, врезавшись в бункер, звенели о проволоку и вспахивали борозды в зеленом слое земли. Мы бросились наземь; я почувствовал ноги убитого рядом со своей головой, когда под проволочным заграждением вжался в неглубокую, как выгребают куры, ложбинку. Я ощутил удар — новое попадание раздробило ему правую руку. Они держали нас под огнем; высокими фонтанами взлетавшая земля струилась по нашим волосам, и вокруг распространялся чад раскаленного металла.
Впрочем, в этот отрезок времени Спинелли попросил меня теснее подтянуть левое колено, лежавшее слишком открыто. Я тем выше оценил это, что сам он, собственно говоря, находился на краю берега в еще более незащищенном положении, чем я. Затем в бой ввязался пулемет Эрихсона и парализовал огонь неприятеля встречным огнем. Мы еще довольно долго пролежали приникнув к земле; но, в конце концов, под прикрытием матов ползком вернулись по узкому проходу назад.
Я хотел было тут же велеть изготовить к бою пушку, однако обнаружилось, что одна пуля из шквала, предназначавшегося нам, влетела в амбразуру и настолько повредила тормоз откатного механизма, что орудие оказалось выведенным из строя. Мы стояли за бункерным заграждением, в то время как новый град пуль столбом взметнул пыль и песок на лобовой стенке соседнего бункера. Небольшой сгусток расплавленного свинца воткнулся в погон лейтенанта медицинской службы; он прилепился там, точно звездочка старшего лейтенанта, и дал повод к обилию шутливых поздравлении с повышением.
В вечерних сумерках мы, вместе с командиром его батареи, перенесли убитого. Я присутствовал при том, как капитан медицинской службы велел раздеть его, чтобы осмотреть раны, и увидел тяжелое попадание в руку, которое уже больше не кровоточило, и множество травм на теле, из одной раны выпала медная пуля. Смертельным стало, должно быть, крайне тяжелое попадание в затылок; оно пропахало в черепной крышке длинную, почти в пядь глубиной борозду.
В свою очередь, как уже не раз в подобном месте, я заметил отчетливо некое раздраженное настроение, царившее вокруг поверженного замертво. Оно проявилось и у тех, кто снимал с него одежду и брал на хранение его вещи, и у тех также, кто просто смотрел на него. Это что-то такое глубинное, в чем проявляются тайные обязательства между кредитором и должником.
Так завершился день рождения, врезавшийся мне в память.
Цинковая печурка, которую я топил в камышовой хижине, была изготовлена из невзрачного металла. Однако жар возвышал ее, придавая ей красивый, прозрачно-алый цвет.
Вот пример того, как проявляются вещи и жизнь обнаруживает такие свойства, какие в повседневности остаются для нас закрытыми, тогда как переход на другие стадии, возведение в другие степени делает их зримыми.
Стало быть, в жизни есть свои чудесные моменты майского цветения, о которых даже не подозревает тот, кто знаком лишь с листвой. Высокая потенция может развиться также и в членах, в частях и во внутренних слоях — в пышном наряде самцов у птиц и у насекомых, в женских персях, которые, согласно Новалису[107], воплощают собою грудь, возведенную до уровня тайны, в подлинной аристократии, в благородном облике которой проявляется блеск того или иного народа, и в поэте, в котором пышным цветом расцветает язык.
В человеке покоятся также такие качества, которые раскрываются только смертью. Тогда преображение происходит уже не во внутренних пластах, но в изобилии выходит наружу.
Для вас, великие искатели приключений, это становится последним и самым большим приключением.
В первой половине дня я, как обычно, обошел позицию, которая здесь намного короче, нежели под Грефферном. Мне очень нравилось позади левого фланга в одиночестве возвращаться обратно по высокой дорожке, ведущей над Старым Рейном. Там я имел обыкновение развлекаться стрельбой из пистолета по бесчисленным сосудам, прибитым течением к береговому валежнику. Бутылки разлетающимися осколками стремительно исчезают в глубине, а канистры погружаются медленно и нерешительно.
Потом с высоты Старорейнской дамбы я долго любуюсь Ибургом. Такие строения, как это, которые кажутся возведенными на усеченных конусах, оказывают на глаз особенно сильное воздействие. Родольфе[108] являет аналогичное в изображении Атлантиды, которое висело в моей комнате, в Госларе. Такое впечатление возникает оттого, что фантазия видит произведение зодчества как бы продолжением отдельно стоящих гор. Тут в облике архитектурного сооружения соучаствует вся мощь первичной природы камня.
Точно так же дела обстоят там, где сами строения воздвигнуты в форме усеченных конусов. Шпиль словно бы заменен магическим колпаком. Глядя на это, мы ощущаем запас несформировавшейся материальной силы и с нею — близость непосредственной мощи.
В наших остроконечных башнях, напротив, субстанция использована до последнего грана настолько, что все пронизано ощущением духовной устремленности, духовной отваги. Поток имеет возможность излиться в эфир. На брейгелевской картине Вавилонской башни мы видим и первое, и второе: ужасный колосс на переднем плане, а далеко позади, в зеленоватой дымке, готический город. Здесь, как и в некоторых других его произведениях, магия и мистика взаимопроникают друг в друга. Он, подобно Геродоту, зрит два мира.
Пока я стоял, погруженный в созерцание шварцвальдского склона, из зарослей желтого камыша на берегу Старого Рейна выскочил проворный зверек, ржаво-коричневый в белесую крапинку, с черным кончиком хвоста, — и принялся резвиться на своей законной территории. Позднее я позвонил по этому поводу командиру правофлангового взвода, который был старшим лесничим, и узнал, что видел хорька. Таким способом я использую свою роту как энциклопедию.
Поскольку сегодня утром французы из «Красного Рейна» снова безо всяких причин произвели по нашей позиции серию выстрелов, а я еще со дня своего рождения был зол на них, то, желая ответить угощением на угощение, я приказал в полдень обрушить двести пятьдесят выстрелов крупнокалиберными боеприпасами с трассирующим следом на их амбразуру, в которой поблескивало дуло пулемета. Вместе со Спинелли я уселся возле стереотрубы, а Эрихсон занял место у пулемета. Он посылал пули на башню как раскаленные стрелы, и затем, словно нитку в иголку, вдевал их в амбразуру, где они с густым белым чадом раскалывались, разлетаясь фосфорическими брызгами, на мелкие кусочки. После того как он расстрелял патронную ленту, из амбразуры долго тянулся дым, будто в башне стряпали жаркое. И наверху, из отверстия перископа, к небу, точно из головки гигантской курительной трубки, поднимался желтоватый пар.
Сразу после открытия огня мы увидели, что расчет безуспешно пытался оттащить назад свой пулемет, как будто тот был накрепко приколочен гвоздями; потом они с другого места прочесали из сверхтяжелого оружия весь берег. Погода стояла чудная, и люди, в эти дни томившиеся от скуки, повеселели настолько, что я отныне намерен почаще устраивать подобные дуэли.
