l:href='#n_33' type='note'>[33] Или что «пьеса мягко сглаживает заботы повседневной жизни»?[34] Или даже что «на этой сцене деревянных фантазий муза оборачивает нас в плащ желаний и возможностей того, что в драгоценный час лучшие сны однажды могут плотью стать»?[35]
Когда Уилм Бивер, эсквайр, решительным шагом пересек порог «Лебедя», столь драматические высказывания переполняли его энергичный и жаждущий ум, а толстая пачка исписанной бумаги — карман штанов. Он напевал радостную песенку. Город был порван в эмоциональные клочья, оплот магической силы превратился в дымящиеся руины, всюду витали слухи, что какой-то гоэтический призрак вырвался на свободу и бродит по улицам Лондона в поисках жертв. Однако, с точки зрения Уилма Бивера, то был хороший, прекрасный, многообещающий день. По его разумению, «Лебедь» и все олицетворяемое им на миллион миль отстояли от ужасов мира и этого проклятого изменника Руперта Триумфа, который, по общему мнению, был виновником всех зол.
Уилм Бивер, эсквайр, — это, на случай если вы забыли, ваш покорный слуга и автор, то есть я, ведь восторг от столь увлекательной повести мог поразить и отвлечь вас.
— Простите, — обратился я, Уилм Бивер, к блондину с лютней, — я ищу месье Гомона или месье де Тонгфора. Они здесь?
— Скорее всего, — ответил музыкант. — Поищите-ка вот там. — Он указал потрепанным инструментом в сторону гримерки.
Было где-то полдвенадцатого утра, и большинство членов труппы еще спали.
Я (Уилм Бивер) дружелюбно кивнул, намекая, что прекрасно знаком со сценическими порядками, и произнес с усмешкой:
— Представляю. Наверное, репетируют.
— Спят, пердят или получают удовольствие, коли вчера было с кем уединиться, — ответил лютнист. — Подозреваю, в некоторых случаях занимаются всеми тремя делами одновременно.
— Эм-м-м… — протянул я, не будучи уверенным, какой колкостью подобает отвечать в таком случае.
Лютнист встал. Вторая струна щелкнула кнутом и мягко завыла.
— Луи Седарн. — Он протянул мне руку.
— Ах да. Уильям Бивер. Рад встречи. Милый.
Музыкант странно на меня посмотрел.
— А актеры разве не называют друг друга «милый»? — нервно переспросил я.
— Те, кого я встречал, нет. Но не спрашивайте меня. Я тут новенький, месье.
— Вы — француз?
— Только на краткий период, — проворчал Седарн, после чего быстро добавил: — Бивер… Бивер… А вы не пишете в газетах?
Ваш автор тут же возгордился признанием со стороны иностранного таланта и развеял его сомнения.
— Ваш материал иногда… — начал Седарн.
— Вы знакомы с моими работами?
— Я опорожняюсь, как и всякий другой человек. Иногда мне нечего делать. Та статья, которую вы написали о возвращении Руперта Триумфа и его открытиях, — это…
— Тщательное журналистское расследование, написанное хорошим языком? Исчерпывающая передача фактического материала с лирическими нотками и узорами остроумных афоризмов?
— «Полная ерунда» — вот слова, которые я искал, — ответил Седарн. — И это еще мягко сказано. Ваши факты — сплошной вымысел. У него было два корабля, а не шесть. Экспедиция заняла три года, а не два.
— Наверное, в мои записи вкралась ошибка, — заикнулся я.
— А, ну да. Что же касается его открытий… Я не знаю, откуда вы это взяли… скорее всего, со дна бочонка вина.
Я мучительно поморщился и произнес дрожащим голосом:
— Вы не представляете, каково это. Сжатые сроки… постоянно орущие редакторы, зарубающие статьи и вечно требующие эксклюзива… тиражники, которым нужны только золото, блеск и секс.
— Так это и объясняет идиотизм про «смуглых туземных дев»? — спросил Седарн.
— Да. Простите. Но… — Я замолк и задумался, после чего присмотрелся повнимательнее к неопрятному лютнисту. — А почему это вас так заботит?
Француз пожал плечами:
— Я… мм… знаю его. Довольно хорошо. Он был очень расстроен этой статьей, когда вышла газета.
Я наклонился вперед, как всегда, когда моими действиями овладевает инстинкт журналиста. Глаза мои засияли.
— Вы знаете его? А вы не знаете, где он сейчас находится? Весь наш благословенный город охотится за ним… В смысле… Какой Триумф на самом деле? Говорил ли он вам о чем-нибудь? А Магией он, ну вы понимаете, не баловался?
— Нет. И нет. И так далее. Я не видел Триумфа много лет. — Седарн сел, тронул струны и принялся вращать колки, добиваясь от инструмента послушания.
Он казался мне взволнованным, словно только что чуть не выдал себя, сболтнув лишнего.
— А вы, собственно, зачем пришли сюда? — резко спросил он, когда струны завыли в унисон, срочно сменив тему разговора.
— Я известен своим… — ответил я и замолчал. По крайней мере, я уже убедился, что нахожусь рядом с человеком, от которого откровенную брехню не скроешь. Не хотелось испытывать удачу или произвести плохое впечатление. — Они ищут комика, чтобы потешать всякую рвань в антрактах. Всего лишь скромный дивертисмент. Хочу расширить горизонты. Газеты мне никогда особо не нравились. Я хочу стать… комиком.
— Ну, вы забавный парень, — едко заметил Седарн.
— Правда?
«Нет», — явно ответил его угрожающий взгляд. Я почувствовал себя маленьким и жалким. Вздохнул. Утро представлялось мне в совершенно иных красках. Я посмотрел по сторонам, ища ближайший выход, куда бы мог удрать. Помещение за сценой представляло собой лес осыпающихся раскрашенных кулис и сваленных в кучу кусков декораций.
— Погодите, — неожиданно смягчился француз. — Откуда мне знать? Я же не видел вашего номера.
— А не хотите посмотреть? — спросил ваш покорный слуга, я, Уилм Бивер, снова нацепив на лицо улыбку.
— Не на голодный желудок. Ну и какие у вас дела в театре?
Я подошел ближе к лютнисту и сказал:
— На прошлой неделе я беседовал с мистером Гомоном в «Медвежьей голове». Похоже, ему понравились мои афоризмы и остроты.
— А он пил?
— Как рыба. Но я смотрю на это с другой стороны… Разве моя будущая аудитория будет трезвой?
Седарн захихикал:
— Нет. Никогда. Это ободряет. Так что вам сказал Гомон?
— Что он даст мне время в антракте для разогрева публики перед третьим актом. Десять минут. Политика, колкости на социальные темы, шутки ниже пояса. Если я не буду осмеивать королеву или упоминать скандал с Триумфом, все будет в порядке.
— Будет. Я сейчас его найду, — сказал Седарн, вставая и передавая мне лютню с номером Секретной Службы. — Присмотрите за ней?
Я взял инструмент, словно стажер в компании по погрузке животных, страдающий врожденной черепахофобией.
— Спасибо, — поблагодарил француз.
