четверг.
Что? — не понял я — Вы ошиблись номером.
— Анализы, — повторил женский голос устало, — госпожа Нира Бен—Ярив. В четверг, в три часа дня. Запишите.
Была среда.
— В какой четверг? — на всякий случай уточнил я.
— В ближайший, — сказал женский голос и отключился.
— Нира! — крикнул я, выходя из комнаты — Нира!
Ниры не было дома. Я не заметил, когда она ушла.
За результатами анализов мы пошли вдвоем. Нира была абсолютно спокойна. Оказалось, у нее было небольшое кровотечение, и — «в моем возрасте лучше не пускать такие вещи на самотек, да?». Да. Я с детства не люблю врачей. Мне всегда кажется, что любой из них носит в кармане дату моей смерти.
Немолодой онколог был серьезен и деловит. Да, опухоль. Да, злокачественная. То, что речь идет о груди, безусловно, хорошо, потому что грудь можно удалить целиком, что дает очень неплохие шансы на выздоровление. Да, химия, безусловно. И облучение тоже. И все требуемые процедуры. Вот список, плюс список того, что потребуется взять с собой на операцию. Что? Операция? Конечно. Когда? Вот сейчас и посмотрим. В принципе большой срочности нет.
В этом месте я попытался выдохнуть.
Так что завтра можно и не оперироваться, продолжил врач, послезавтра суббота, в воскресенье обычно большой наплыв…
Выдохнуть не получилось. Операцию назначили на понедельник.
Мы вышли на улицу, дошли до ближайшего кафе, и, не сговариваясь, вошли внутрь. Сели за столик, заказали кофе. Я вынул коробок спичек и стал жечь спички одну за другой.
— Мне страшно, — сказала Нира. Я обнял ее, и она заплакала. Я гладил Ниру по волосам открытой ладонью и слушал облегчение в звуке ее рыданий.
Следующие две недели я помню плохо. Ниру прооперировали, ассистировал доктор Слоним, оперировал сам профессор Грин. Я ночевал в больнице и спал рядом с Нириной кроватью на раскладном кресле, которое мы принесли из дома. Кресло было коротковатым, у меня мерзли ноги. Нире отрезали грудь. Правую. Первую ночь после операции она спала плохо, вторую — уже получше. Ронатан приходил и сидел с ней в первой половине дня, Арон — во второй. Я вы выходил на длинный больничный балкон и курил. Ужас выходил из меня с сигаретным дымом и входил снова при каждой затяжке. Сеансы химиотерапии Нира переносила относительно хорошо, хотя помногу лежала. Я передвигался по дому, приносил ей еду, подносил питье и ловил на себе вопросительный взгляд. Я пытался разговаривать с ней, веселил, рассказывал какие—то новости. Нира лежала передо мной, моргала и ждала фразы: «Я тебя люблю и хочу с тобой жить».
— Представляешь, — говорил я, старательно улыбаясь, — вчера на улице я встретил профессора Грина. Он спрашивал, как у тебя дела.
(пожалуйста, не жди от меня ничего)
— Все спрашивают, как у меня дела. Сегодня мне трижды звонили с работы.
(я тебя люблю и хочу с тобой жить. ну же, ну)
— Они тебя очень любят. Тебя все очень любят.
(я не садист)
— Да ну, ерунда. Просто из вежливости, заболел человек, вот они и звонят.
(все меня любят, кроме тебя)
— Да ты чего, вот когда я летом болел, разве мне кто—то с работы звонил?
(тебя любят столько людей — зачем тебе я?)
— Просто ты болел менее тяжело. Слава богу. Я не знаю, что б со мной было, если бы ты тяжело заболел.
(я тебя люблю и хочу с тобой жить)
— Велика потеря.
(я люблю тебя, но жить с тобой не хочу)
— Кому как. Мне — велика.
(неужели ты бросишь меня умирать одну?)
— Ты просто привыкла ко мне.
(не брошу)
— А ты — ко мне.
(я тебя люблю и хочу с тобой жить. так?)
— Пожалуй.
(я не могу уйти и не могу остаться)
— Бедный Эфраим. Мне так жаль, что ты мучаешься из—за меня.
(я тебя люблю и хочу с тобой жить. говори!)
— Ерунда. По сравнению с твоей болезнью все — ерунда.
(ловушка, ловушка, ловушка, и выхода нет)
— Прости меня.
(прости меня)
— Перестань говорить глупости.
(не прощу)
— Бедный Эфраим.
(скажи мне еще раз «не брошу»)
— Бедная Нира.
(отстань)
В этом месте мы обычно смеялись. Потом я шел заваривать чал, подавал его Нире, и все начиналось сначала. Или я уходил гулять.
Блуждая по городу, я заходил в переулки, встречая там разных людей. Один раз на меня набежал сам Реувен Брамен, долго расспрашивал, как здоровье Ниры (мир слухами полон), потом убежал. Как мое здоровье, он не спросил. Через четыре дня мне встретился наш старший сын Ронатан, спешащий по своим делам. В последнее время мы с ним редко виделись, он много работал, но каждый день неизменно звонил матери. Я шел по противоположной стороне улицы, он меня не заметил. А еще через несколько дней я встретил человека в пальто.
Описание «человек в пальто» было абсолютно полным его описанием. Кроме пальто, на нем не было ничего. Он шел по середине проезжей части, чуть пошатываясь, в пальто нараспашку. Из—под пальто светилась абсолютно безволосая голая грудь «Грудь», — подумал я и вспомнил про Ниру. Человек в пальто увидел меня, идущего между людьми, и резко свернул в мою сторону. Я не особенно удивился.
— Вот ты, мужик, — закричал человек в пальто, поднявшись со мной, — ты поймешь! Люди на улице начали оборачиваться.
Я расскажу тебе всю свою жизнь, — пообещал приближая ко мне лицо и безволосую грудь, — я ничего не скрою!
Мне не хотелось слушать про всю его жизнь, но я не видел способа отказаться. Он понес какую—то околесицу про странных людей, про битвы, бомбы и взрывы. Я не смотрел на него. Перед глазами у меня стояли его чистые плоские соски числом два. А у Ниры теперь один.
Человек в пальто неожиданно прервал свою сложную повесть, резко наклонился ко мне и сказал мне куда—то в район подбородка:
— Прости ее, мужик. Она не нарочно, мужик, не злись на нее. Она не умеет иначе. Прости.
Я вздрогнул, и в этот момент он убежал от меня. Не окончив своего рассказа и вообще больше ничего не сказав. Но после нею почему—то остался не запах тяжелых трущоб, а свежее дыхание ночи. Простить Ниру. Как просто. Простить ей мою неволю, простить ей ее болезнь. «Не злись, мужик». Ха. Легко сказать. Но теперь у меня был выход.
Я стал терпимее к Нире и проводил очень много времени с ней. Я читал ей вслух (от сеансов облучения ее тошнило, и было трудно читать самой), кормил вкусной едой, застилал постель. Я не
