Когда он приходит ко мне, я сразу начинаю думать: он пришел потому, что вчера был у нее? Или потому, что пойдет к ней завтра? Очень болит левая грудь.
Серые будни продолжают заключаться в том, что не дают. Левая грудь все еще болит. Надо будет спросить Эстебана, каковы симптомы начала рака.
Шла по улице, увидела Луизу. Луиза беременна!!!
Дорогой Эстебан, надеюсь, ты понимаешь, что теперь мы с тобою уже никогда (зачеркнуто)
Дорогой, после того, что я узнала (зачеркнуто)
Эстебан, между нами всё (зачеркнуто)
Не думай, что если ты молчишь, то я (зачеркнуто)
Пусть тебе глубоко безразлична моя судьба, но Луизу—то ты за что (зачеркнуто)
Наши отношения.
Наши отношения.
Наши отношения.
Ха—ха.
Решила повеситься. Позвонила Эстебану попрощаться.
Пришел Эстебан, вынул из петли. Ч—ч–черт.
Договорились, что завтра он придет и мы пойдем в ресторан. Ресторан находится на той же улице, на которой живет Луиза. Эстебан утверждает, что ничего страшного не произойдет, даже если мы ее встретим.
Сегодня в два часа дня я поняла, что больше не люблю Эстебана.
Позвонил Эстебан, сказал, что поход в ресторан отменяется: у него изменились планы. Проплакала до утра.
Ничему не верю, никому не верю. Психологу тоже.
Третий день ничего не ем. Похудела на пять килограмм. На улице подростки подходят знакомиться. Жаль, что я на улицу не выхожу.
Вышла на улицу купить хлеба. Тут же пристал какой—то мужик, попросил телефон. Мужик ничего. Телефон дала.
Его зовут Роберто. Звучит приятно. Пригласил в кино. Отказалась.
Роберто, Боже мой. Я и забыла, что в жизни такое бывает. Я и не думала, что это вообще возможно. Боже, какое счастье. Спасибо, спасибо, спасибо Тебе за него.
Теперь все будет иначе. Я уверена в этом. Я счастлива.
Заходил Роберто, но ненадолго. Надолго не смог: обещал другу помочь с машиной. Проговорился, что друга зовут Тереза.
Проплакала целый вечер.
Спала с Хьюго. Не понравилось.
Не была у психолога. Психолог заболел.
С УТРА ДО ВЕЧЕРА
Я тебя не ревную. Только, может быть, к уголку подушки, что во сне обнимаешь душно ты, уйдя от меня в покой. И немножко к лимонной дольке, у тебя в стакане тонувшей, да так и не утонувшей, спасенной твоей рукой. Я тебя не ревную. Разве это ревность — к зеленой блузке? Ты так любишь зеленые блузки, так радостно их надеваешь. У меня неприлично развит инстинкт сохранения сказки — и я целую тебя по— французски. Французистей не бывает.
Я тебя не ревную, что ты. Ну, бывает, к одежной щетке. Но зачем же смешная щетка так страстно тебя касалась? Напиши на ладони ноты — я прочту их путем щекотки. И запомни язык щекотки — то, как это сейчас писалось.
Я тебя не ревную. Полным надо быть дураком, пожалуй, чтоб тебя ревновать к ступенькам, по которым стучит каблук. Я стою в середине комнат и нисколько, нисколько не жалуюсь. Только ревность мою репейником не отпускает стук.
Я бывал и прощен, и выжжен; и меня, как трапу, косило. Я бываю и зол, и весел (ревновать — презабавный труд). Но к мурлычущей кошке рыжей ревновать перестать не в силах я тебя, утомясь от песен, ожидающих тех же рук.
Ты вернешься, я понимаю. Оттого и не напряженье мной владеет сейчас, а вот лишь — ожиданье возни с ключом. Но когда я тебя обнимаю, я ревную тебя к отраженью твоему, на которое смотришь ты, мне глядящая через плечо.
PTSD
Каждый день в пять часов Семенов пугался, что Варя ушла от него к Коровнику.
Семенов бросал работу, бежал к телефону и звонил.
— Послушай, Варя, — начинал он издалека, — ты не ушла от меня к Коровнику?
— Нет — удивленно отвечала Варя — нет, зачем?
— Ну я не знаю, — терялся Семенов, — я просто тут подумал, может тебе надоело жить со мной и ты теперь хотела бы жить с Коровкиным?
— Я об этом как—то не думала, — признавалась Варя — Мне подумать?
— Не надо, не надо, — торопливо убеждал Семенов. — что ты, Варя, даже не думай.
— Хорошо, — легко соглашалась Варя, — не буду Семенов успокаивался, прощался с Варен и шел обратно работать. До конца рабочего дня его настроение было сносным, вечер он проводит с Варей, и настроение становилось совсем хорошим, а вот с утра начинало познабливать. Так—то оно так, думал Семеном про себя, и живем мы, вроде, давно, и довольна она, вроде, всем, а вот как возьмет и уйдет от меня к Коровкину? И что я тогда буду делать?
Что ему делать, если Варя и правда уйдет, Семенов не знал. Зато знал другое: женщинам верить нельзя.
Сегодня она клянется, что и думать не может ни про какого Коровкина, а завтра вдруг возьмет и сможет. И подумает. И еще раз подумает. И уйдет. Женщины, они коварные, и настроение у них меняется, и состояние у них колышется, и в в вечной верности их не обвинить. Ох не обвинить.
Варю Семенову пока что обвинять было не в чем: все пять лет семейной жизни она вела себя довольно прилично, по сторонам если и смотрела, то неявно и не подолгу, изменять не изменяла и про других мужчин если и вела речи, то исключительно ироничные. Но Семенов знал Варин непредсказуемый и сложный характер и глубоко страдал. Вот сегодня, думал Семенов, она никуда не собирается и любит вроде как одного меня. Но ведь рассказывает мне про разных людей постоянно! Например, про соседа нашего, Коровкина! Разное рассказывает, между прочим! И как он собаку свою выводит, и как цветы на балконе поливает, и как смотрел на нее со своего балкона и как однажды вышел в город без зонта. А ну как решит Варя однажды утром, что все клятвы в верности — пыль и дым, и нужен ей вовсе не Семенов, за пять лет поднадоевший, а, скажем, Коровкина! Выглянет ей что—то в Коровкине, что она раньше не замечала, и проснется в ней что—то, что до сих пор не просыпалось, и полюбит она Коровина так же, как когда—то полюбила Семенова, и уйдет, уйдет, уйдет!
В том, что и Коровкин в ответ непременно полюбит Варю, Семенов не сомневался: не полюбить Варю было нельзя.
Однажды в пять часов Варя не ответила на телефонный звонок, и Семенов запаниковал. Ушла, точно, думал он. Как пить дать ушла.
В пять пятнадцать Семенов позвонил еще раз, в пять двадцать взял такси и поехал к Коровкину.
Коровкин сидел дома и пил кефир. Рядом с ним пила кефир бывшая жена Семенова Катя.
— Катя! — изумился Семенов. — Ты что что делаешь?
