Синяя борода

15

— И где же в настоящее время мадам Берман? — осведомился я.

— Наверху, одевается к выходу на свидание, — ответила Целеста. — Выглядит потрясающе. Вот увидите.

— На свидание? — переспросил я. Она ни разу за все время, что живет здесь, ни с кем не виделась. — С кем у нее может быть свидание?

— С одним психиатром, которого она встретила на пляже, — ответила кухарка.

— У него «Феррари», — добавила ее дочь. — И он придерживал стремянку, пока она клеила обои. А потом пригласил ее на званый ужин в честь Джеки Кеннеди, в Саут-Хэмптоне, а оттуда — на танцы в Сэг- Харбор.

И в эту минуту мадам Берман явилась в прихожей, невозмутимая и величественная, как прекраснейший винтовой корабль на свете, французский пассажирский лайнер «Нормандия».

* * *

Когда я перед войной халтурил в рекламном агентстве, мне заказали нарисовать плакат, изображающий «Нормандию», для бюро путешествий. А когда я, уже в военной форме, собирался отплыть 9 февраля 1942 года в Северную Африку, и записывал для Сэма Ву номер своей полевой почты, небо над Нью-Йоркской гаванью застилал густой дым.

Почему?

Рабочие, которые переделывали океанский лайнер в военный транспорт, устроили в трюме прекраснейшего на свете винтового корабля пожар, быстро вышедший из-под контроля. Напомню еще раз его имя, да будет ему вода пухом: «Нормандия».

* * *

— Это совершенно возмутительно, — сказал я мадам Берман.

Она улыбнулась.

— Как я выгляжу? — спросила она.

Выглядела она чрезвычайно эротично — ее пышная фигура была подчеркнута, подтянута здесь и там, покачивалась на высоких каблуках золоченых туфелек. Облегающее платье-коктейль с глубоким вырезом спереди бесстыдно выставляло напоказ ее соблазнительные полушария. Вот кто не стеснялся использовать секс как оружие!

— Да кому какое дело, как вы выглядите!

— Кому-нибудь точно будет.

— Что вы натворили в моей прихожей? — сказал я. — Вот что я хотел бы знать, и к черту ваш внешний вид!

— Только поскорее, — сказала она. — За мной вот-вот приедут.

— Значит, так, — сказал я. — То, что вы устроили тут, не только непростительное оскорбление всей истории изобразительного искусства. Нет, вы еще плюнули на могилу моей жены! Вам отлично известно, что не я, а именно она создала эту прихожую. Я мог бы продолжать, взывать к здравомыслию в сравнении с безумием, к приличиям в сравнении с вандализмом, к дружественным отношениям в сравнении с пеной у рта. Но поскольку вы, мадам Берман, потребовали четкости и краткости в качестве условий моего самовыражения, в связи с неотвратимым прибытием вашего похотливого мозговеда, давайте вот как: катитесь к чертовой матери, и чтобы я вас здесь больше не видел!

— Фигня, — сказала она.

— «Фигня», — язвительно передразнил я. — Это, вероятно, и есть тот уровень интеллектуального дискурса, который можно ожидать от автора книг, написанных от имени Полли Мэдисон.

— Ты бы прочел хотя бы одну из них, — сказала она. — В них описывается жизнь в ее современном состоянии.

Она махнула рукой в сторону Шлезингера.

— А вы с твоим бывшим приятелем так и не продвинулись дальше Великой Депрессии и Второй Мировой.

У нее на запястье были часики, украшенные бриллиантами и рубинами, которых я раньше на ней не замечал, и они соскользнули на пол.

Тут дочь кухарки рассмеялась, и я надменно вопросил, что ее так позабавило.

— Сегодня у всех руки-крюки, — ответила она. Тогда Цирцея, подобрав часы, спросила, кто еще что уронил, и Целеста рассказала ей о моей повязке.

Шлезингер не преминул поддеть меня на предмет того, что находится под повязкой.

— Жаль, что вы не застали этот шрам, — сказал он. — Это просто ужас, а не шрам! В жизни не встречал столь омерзительного уродства.

Никому бы я такого не спустил, но от него мне пришлось это вытерпеть. У него самого имеется шрам, который напоминает дельту Миссисипи, от груди до паха. Его раскроило взрывом гранаты.

* * *

У него остался всего один сосок, и он однажды загадал мне загадку:

— Что это такое — три глаза, три соска, две жопы?

— Сдаюсь, — сказал я.

Тогда он сказал:

— Пол Шлезингер и Рабо Карабекян.

* * *

А там, в прихожей, он обратился ко мне и сказал:

— Пока ты не уронил повязку, я и не подозревал, сколько в тебе тщеславия. У тебя под ней все вполне приемлемо.

— А теперь, когда ты это выяснил, — сказал я, — можешь убираться отсюда к черту вместе с Полли Мэдисон, чтобы и тебя я тоже больше не видел. Так-то вы двое воспользовались моим гостеприимством!

— Я за себя заплатила, — отозвалась мадам Берман.

Чистая правда. Она с самого начала настояла на том, чтобы отдавать кухарке деньги за еду и выпивку.

— Ты задолжал мне столько всего, не измеряемого деньгами, — продолжала она, — что тебе со мной не расплатиться и за миллион лет. А когда я от тебя уйду, ты поймешь, какое одолжение я оказала тебе этой самой прихожей.

— Одолжение? Я не ослышался? — фыркнул я. — Да знаете ли вы, что эти картинки представляют собой для любого, кто хоть самую малость понимает в искусстве? Они же отрицают искусство! И они не просто лишены сущности. Это — черные дыры, втягивающие в себя разум и мастерство. Более того, они высасывают также честь и достоинство из каждого несчастного, кому случится на них взглянуть.

— Надо же, какой эффект от нескольких картинок, — сказала она, безуспешно пытаясь застегнуть на запястье браслет часов.

— Они еще идут? — спросил я.

— Они уже много лет как не ходят, — ответила она.

— Зачем же их тогда носить?

— Затем, чтобы выглядеть как можно красивее, — сказала она, — но теперь у них сломана застежка.

Она протянула часы мне, и намекнула на историю о моей матери и ее богатстве, драгоценных камнях, вынесенных из бойни.

— Держи! Бери, купишь себе билет и отправишься куда-нибудь, где тебя ждет счастье — в Великую Депрессию или во Вторую Мировую.

Я отмахнулся от ее подарка.

— Тогда, может, в то время, пока меня здесь еще не было? — предложила она. — Хотя туда тебе билет