46
Осторожно, чтобы не разбудить Анну, Гай выбрался из постели и спустился в гостиную. Он задернул шторы и включил свет, хотя понимал, что ему не остановить рассвета, который уже скользнул в комнату серебристо-сиреневой бесформенной рыбиной из-под жалюзи, в прореху между зелеными шторами. Гай ждал его, лежа наверху в темноте, знал, что рассвет в конце концов доберется до него из-за изножия кровати, и, как никогда, страшился мертвой хватки чувств, которые придут в действие, потому что теперь Гай знал: половину его вины принимал на себя Бруно. Если он и раньше едва с ней справлялся, то как справляться сейчас? Ответ он тоже знал: не справится.
Он завидовал Бруно — тот погиб так внезапно, так спокойно, так стремительно и таким молодым. Да, и так легко — Бруно все делал легко. Гая пробирала дрожь. Он застыл в кресле, тело под тонкой пижамой напряглось и окаменело, как во времена тех, первых, рассветов. Затем в судорожном порыве, которым завершались эти приступы оцепенения, он встал и поднялся в студию, сам не понимая зачем. Он поглядел на большие лоснящиеся листы чертежной бумаги на своем рабочем столе; их было четыре или пять, они так и валялись, как он их оставил, набросав кое-что для Боба. Он уселся и принялся писать, начав с левого верхнего угла, сперва медленно, потом все быстрее и быстрее. Он писал о Мириам и о поезде, о телефонных звонках, о Бруно в Меткафе, о письмах, о револьвере, о собственной капитуляции и о той пятнице. Он изложил все, что знал, что могло помочь лучше понять Бруно, словно тот был еще жив. Он исписал три больших листа, сложил их в большой конверт, а конверт заклеил. Несколько минут он разглядывал конверт, наслаждаясь частичным утешением, которое давал его вид, дивясь тому, насколько конверт со своим содержимым теперь сам по себе, а он — тоже сам по себе. Много, много раз он уже строчил страстные покаянные признания, но знал, что их никто никогда не увидит, а поэтому и не чувствовал, что они от него отделились. Но эта исповедь — для Анны. Анна возьмет в руки этот конверт. Ее пальцы будут держать эти листы, а глаза — читать написанное.
Воспаленные глаза саднили, Гай прижал к ним ладони. Эти часы так его измотали, что даже спать захотелось. Мысли разбрелись в разные стороны, а те, о ком он писал, — Бруно, Мириам, Оуэн Маркмен, Сэмюел Бруно, Артур Джерард, миссис Мак-Косленд, Анна — люди и имена кружились где-то на периферии сознания.
Гай отнял от глаз ладони. Имя всплыло у него в памяти само собой. До того, как написать эту исповедь, он и думать забыл об Оуэне. Так, одна из теней на заднем плане. Гай был о нем еще худшего мнения, чем о Мириам. Но Оуэн, должно быть, любил ее. Собирался же он на ней жениться. Она носила его ребенка. Возможно, Оуэн связывал с Мириам все свои надежды на счастье. Возможно, он горевал после ее смерти точно так же, как горевал Гай, когда Мириам умерла для него в Чикаго. Гай попытался припомнить все об Оуэне Маркмене, каким видел того на следствии. Он вспомнил его пристыженный вид и как он спокойно и откровенно отвечал на вопросы, пока не бросил Гаю обвинения в ревности. Трудно сказать, о чем он думал на самом деле в те минуты.
— Оуэн, — произнес Гай.
Он медленно встал. Пока он приводил в порядок воспоминания о длинном смуглом лице и высокой сутулой фигуре, которые именовались Оуэном Маркменом, в голове у него сам собой вызревал план. Он отправится встретиться с Маркменом, поговорит с ним и все ему расскажет. Если он перед кем и в долгу, так это перед Маркменом. Пусть Маркмен, если захочет, убивает его, вызывает полицию, делает что угодно. Но он ему все расскажет, без утайки, глядя в глаза. Жизненная необходимость такого разговора вдруг сделалась очевидной. Ну, конечно. Единственно возможный шаг, он же — следующий. А вот после того как он расквитается с этим своим личным долгом, он примет все, что определит ему суд. К тому времени он будет готов. Можно сесть в поезд уже сегодня, после того как его допросят на предварительном следствии о смерти Бруно. Наутро полиция вызовет их с Анной в участок. Если повезет, можно будет даже успеть на дневной самолет. Где это? В Хьюстоне. Если Оуэн все еще там работает. Нельзя позволить Анне провожать его до аэропорта. Пусть думает, будто он улетел в Канаду, как собирался. Пока что Анне знать не следовало. В первую очередь необходимо встретиться с Оуэном. Решение, казалось, преобразило его. А может быть, это было похоже на то, когда сбрасываешь старую выношенную оболочку. Сейчас он чувствовал себя голым, но страх ушел.
47
Гай сидел на откидном сиденье в самолете, следующем рейсом до Хьюстона. Издерганный и несчастный, он в известном смысле чувствовал себя здесь столь же неуместным и лишним, как само это урезанное сиденье, которое торчало в проходе, нарушая симметрию салона. Лишний, ненужный, он, однако, верил, что делает необходимое дело. Чтобы попасть на этот рейс, он одолел массу трудностей и пребывал теперь в состоянии упрямой решительности.
Джерард пришел в участок на предварительное следствие о смерти Бруно. Сказал, что прилетел прямиком из Айовы. Гибель Чарлза — это очень плохо, однако Чарлз никогда не отличался осторожностью. И очень плохо, что это случилось не где-нибудь, а на боте Гая. Гай сумел ответить на все вопросы совершенно спокойно. Обстоятельства исчезновения тела Бруно казались ему просто несущественными. Его больше взволновало присутствие Джерарда. Ему совсем не хотелось, чтобы Джерард последовал за ним в Техас. Чтобы застраховаться вдвойне, он даже не сдал билета в Канаду на самолет, улетавший в тот же день, только раньше. Ему пришлось около четырех часов ждать в аэропорту рейса на Хьюстон. Зато он себя обезопасил. Джерард заявил, что в тот же день возвращается поездом в Айову.
Тем не менее Гай снова оглядел пассажиров, на этот раз куда внимательней, чем позволил себе в первый раз. Никто, похоже, не проявлял к его особе ни малейшего интереса.
Плотный конверт во внутреннем кармане хрустнул, когда он склонился над разложенными на коленях бумагами — частными отчетами о ходе работы в Альберте, которыми его снабдил Боб. Читать журнал Гай не мог, смотреть в иллюминатор ему не хотелось, однако он знал, что способен запомнить, автоматически и основательно, те данные из отчетов, которые следовало запомнить. Среди мимеографических оттисков он обнаружил страницу, вырванную из английского архитектурного журнала. Один абзац Боб обвел красным карандашом.
«Гай Дэниел Хайнс сегодня — наиболее значительный американский архитектор родом из южных штатов. Начиная с первой самостоятельной работы, простого двухэтажного здания, ставшего известным под именем „Питтсбургского универмага“, Хайнс сформулировал принципы функционального изящества, которых с тех пор неизменно держался и которые подняли его искусство до нынешнего уровня. Если попытаться определить, в чем своеобразие гения Хайнса, то придется главным образом прибегать к такому труднопостижимому и расплывчатому понятию, как „изящество“, которое до Хайнса не соотносилось с
