— Что ж, — протянул Оуэн, — раз этот парень был чокнутым, как вы говорите… В конце концов суд ведь решил то же самое, это маньяк поработал, верно?
— Да.
— Я что хочу сказать, я, конечно, понимаю, каково вам было потом, но, раз вы с ним просто болтали, как вы говорите, я не возьму в толк, с чего вам так казниться.
Гай смотрел на него, не веря собственным ушам. Неужели для Оуэна только это и имело значение? Может, он чего-то недопонял.
— Но, понимаете…
— Когда вы про это узнали? — спросил Оуэн с равнодушным выражением в карих глазах.
— Месяца через три после убийства. Но, понимаете, если б не я, Мириам сейчас была бы живой.
Оуэн снова потянулся губами к стакану. Гай почувствовал на языке тошнотворный вкус смеси из виски и кока-колы, которую Оуэн втягивал своим широким ртом. Что предпримет Оуэн? Вскочит, хряснет стаканом о пол и задушит его, как Бруно Мириам? Он не допускал, чтобы Оуэн остался все так же спокойно сидеть, но проходили секунды, а Оуэн даже не приподнялся из кресла.
— Поймите, я должен был вам рассказать, — стоял на своем Гай. — Я считал, что если кто и потерпел от ее смерти, если кто и страдал, так это вы. Она носила вашего ребенка. Вы собирались на ней жениться. Вы любили ее. Именно вы…
— Какого черта, я ее не любил, — возразил Оуэн, посмотрев на Гая без всякого выражения.
Гай в ответ уставился на Оуэна. Не любил, не любил, звучало у него в голове. Разум его неуверенно отступил, пытаясь перестроить все прошлые уравнения, которые перестали сходиться.
— Не любили? — переспросил он.
— Нет. По крайней мере, не так, как вам, видимо, кажется. Я, понятно, вовсе не желал ее смерти — поймите, я бы на все пошел, чтоб ее спасти, но я был доволен, что не пришлось на ней жениться. Это она носилась с женитьбой. Потому и ребенка заимела. А в этом мужик не виноват, я вам так скажу. Согласны?
Оуэн с пьяной искренностью воззрился на него, ожидая ответа, сжав широкий рот в твердую неровную линию как тогда, на месте для свидетелей; он ждал от Гая каких-то слов, оценки своего поведения с Мириам.
Гай отвернулся, с легким нетерпением махнув рукой. Уравнения никак не сходились. Он не видел во всем этом смысла разве, что иронический. И его поездка в Хьюстон если и имела теперь смысл, то все тот же иронический. И его тягостное мучительное самобичевание в этом гостиничном номере перед посторонним человеком, которому не было до этого дела, опять-таки можно было воспринимать только в ироническом смысле.
— Так вы согласны? — повторил Оуэн, потянувшись взять со стола бутылку виски.
Гай не мог выдавить из себя ни слова. В нем поднималась горячая волна немого гнева. Он приспустил галстук, расстегнул ворот и поискал взглядом в открытых окнах кондиционер.
Оуэн пожал плечами. В рубашке с открытым воротом и распахнутой кожаной куртке он, казалось, чувствовал себя в полном порядке. Гая охватило совершенно непонятное желание чем-нибудь огорошить, избить его, сокрушить, но прежде всего вырвать из самодовольной успокоенности, которую тот излучал, сидя в кресле.
— Послушай, — тихо начал Гай. — Я…
Но одновременно заговорил и Оуэн — и продолжал бубнить, не глядя на Гая, который застыл посреди комнаты, забыв закрыть рот.
— …вторично. Женился через два месяца после развода, и сразу пошли неприятности. Не знаю, может, с Мириам получилось бы по-другому, только, думаю, еще хуже. Луиза два месяца назад взбрыкнула и ушла, чуть не сожгла мне весь дом, а дом-то большой, многоквартирный.
Он все бубнил, подливая себе виски из бутылки, которую пододвинул поближе, и в том, как по- хозяйски распоряжался Оуэн, Гаю почудилось неуважение, явный вызов по отношению к нему самому. Гай вспомнил, как сам вел себя на разбирательстве — для мужа жертвы вел, мягко говоря, весьма посредственно. Так с какой стати Оуэну его уважать?
— Страшное дело, но мужику достается хуже всего, потому что у баб язык лучше подвешен. Взять хоть ту же Луизу, захоти она вернуться в ту многоквартирку, так ее примут с распростертыми объятиями, а позволь я себе всего лишь…
— Послушайте! — оборвал его Гай, не в силах больше все это выносить. — Я… я тоже убил человека! Я тоже убийца!
Оуэн опять уперся в пол обеими ногами, опять выпрямился, взглянул на Гая, потом на окно и снова на Гая, словно прикидывал, как лучше — сбежать или сопротивляться, но пьяное удивление и страх так слабо, так нерешительно обозначились у него на лице, что это само по себе выглядело издевательством над глубокой серьезностью Гая. Оуэн решил было поставить стакан на стол, но передумал.
— Как это? — спросил он.
— Послушайте! — крикнул Гай. — Послушайте, я конченый человек. Меня, можно сказать, уже нет на этом свете, потому что я решил пойти и сдаться полиции. Сей же час! Потому что я убил, вы это понимаете? Не делайте вид, что вас это не касается, не откидывайтесь снова на спинку кресла!
— Почему нельзя откинуться на спинку? — вопросил Оуэн, сжимая обеими руками стакан, в который только что налил свежую порцию виски и кока-колы.
— Вы хоть понимаете, что я убийца, я лишил человека жизни, на что никто из разумных существ не имеет права?
Оуэн, возможно, кивнул в ответ, а возможно, и нет. Во всяком случае, он не торопясь отхлебнул из стакана.
Гай сверлил его взглядом. Слова, тысячи и тысячи непроизнесенных слов, казалось, склубились и проникли в кровь, горячими волнами устремились от стиснутых кулаков вверх по рукам. То были ругательства по адресу Оуэна, отдельные предложения и целые куски из написанного утром признания, которые смешались в кашу из-за того, что развалившийся в кресле пьяный кретин не пожелал его выслушать. Пьяный кретин решил напустить на себя безразличие. Пожалуй, он, Гай, и впрямь не похож не убийцу — в своей чистенькой белой рубашке, шелковом галстуке, темно-синих брюках; возможно даже, что и его напряженное лицо не покажется стороннему человеку лицом убийцы.
— Неверно думать, — произнес Гай, — будто никто не знает, как выглядит убийца. Он выглядит, как всякий любой!
Гай приложил ко лбу тыльную сторону ладони, но сразу опустил руку; чувствовал ведь, что эта последняя фраза рвется с языка, но не сумел удержаться. Точно то же самое мог бы сказать Бруно.
Встрепенувшись, Гай бросился к столу, налил себе на три пальца чистого виски и выпил залпом.
— Рад, что у меня появился собутыльник, — пробормотал Оуэн.
Гай присел напротив Оуэна на аккуратно застеленную зеленым покрывалом постель. Он почувствовал неожиданную усталость.
— Для вас это не имеет значения, — начал он снова, — для вас это не имеет ровным счетом никакого значения, верно?
— Вы не первый мужчина, которого я вижу, кто убил другого человека. И не первая женщина, — хихикнул Оуэн. — Сдается мне, что женщин из вашей братии разгуливает на свободе побольше, чем мужиков.
— Я не разгуливаю на свободе. Я не свободен. Я убил хладнокровно. У меня не было мотивов. Неужели вам не понятно, что хуже быть не могло? Я совершил это…
Он собирался сказать, что совершил это, потому что у него как раз хватило на то порочности, что внутри у него завелся маленький червячок, но сообразил, что для Оуэна его слова прозвучат бессмыслицей — Оуэн человек практичный. Настолько практичный что не подумает его ударить, или удрать, или вызвать полицию, потому что сидеть посиживать в кресле куда удобней.
Оуэн покачал головой, словно и вправду раздумывал над словами Гая. Глаза у него были наполовину прикрыты. Он извернулся, запустил руку в задний карман и вытащил кисет с табаком. Тонкую бумагу он достал из нагрудного кармана рубашки.
Все это заняло у него, как показалось Гаю, много часов.
