показывал маркизе какой-то карточный фокус. Француз почему-то заинтересовал Сандру. Может быть, потому, что он так стремился удрать (он говорил ей, будто собирается на прогулку, но это было сказано, конечно, только для отвода глаз!), и потому, что она сама тоже страстно мечтала уехать. Кроме того, жажда единения. Она ощущала в себе временами столько противоречий, что начинала нервничать, у нее возникало желание бежать от других, от себя самой, сменить обстановку, окружение. Оставался, правда, опиум — после нескольких сигарет мир вокруг как бы таял и появлялось такое ощущение, будто мысли утрачивают свои острые, ранящие углы, как-то сглаживаются, свертываются в клубок, словно время не движется вперед, а, напротив, замирает. Стоя перед зеркалом в одних трусиках, Сандра по обыкновению занималась гимнастикой. Она рассматривала в зеркало свою грудь, плоский живот, мускулистые бедра. Потом приняла горячий душ, взвесилась, покрыла лицо кремом, который за огромные деньги доставала ей приятельница. Завтра ей предстояла встреча с любовником, но он уже позвонил и под каким-то весьма туманным предлогом отменил свидание. Реплики этого человека (хотя они вовсе не казались глупыми) вызвали у нее раздражение.
Итак, что же предпринять завтра? Этого она пока не знала, никаких планов у нее не было. Конечно, она могла бы настоять, заставить его приехать, несмотря ни на что. Одно Сандре было ясно: любовника пора сменить. Ей уже приходилось вот так замыкаться в себе с иллюзией — даже сознавая, что это всего лишь иллюзия, — будто она таким образом изменит свою судьбу.
Едва она легла в постель, как завыли сирены воздушной тревоги. Набросив на голое тело плотный халат, Сандра вышла в гостиную. Луиджи и София уже хлопотали около маркизы, помогая ей надеть черное пальто, натянуть перчатки. Джакомо впускал во двор соседей, которым, согласно правилам, разрешалось пользоваться погребом палаццо, превращенным теперь в коллективное бомбоубежище. В гостиной уже слышалось шарканье людей, входивших в дом, а зловещий вой сирены заполнял все пространство.
— Вы действительно решили остаться в доме? — спросила маркиза.
Сент-Роз ответил, что в убежище он может встретить соседей, которые с ним незнакомы, и, пожалуй, идти туда было бы неблагоразумно.
— Как вам угодно, — ответила маркиза.
Сандра тоже отказалась спускаться в убежище, сославшись на то, что в погребе очень сыро. На самом же деле она плохо переносила пребывание взаперти.
Когда они остались одни, Сент-Роз начал раскладывать на большом столе пасьянс, а Сандра с сигаретой удобно устроилась в кресле перед камином, нисколько не смущаясь тем, что ее длинные ноги обнажены намного выше колен. Сирены смолкли, и в ночном мраке послышался грозный гул бомбардировщиков, тут же заглушенный яростной стрельбой зениток. Казалось, содрогается все небо, словно огромный гонг, в который изо всей силы бьют молотом.
— Говорят, в южной части города разместилось крупное бронетанковое соединение, — сказала Сандра.
Сент-Роз не отвечал, будто всецело был поглощен своим пасьянсом. Сандра спросила:
— О чем вы думаете?
— О том, как трудно самолетам «В-25» и «В-26» ночью бить по цели. Они для этой работы не приспособлены.
— А откуда вы знаете, что сюда прилетают именно такие самолеты?
— Допустим, у меня особый дар.
— Видимо, на таких самолетах вы сами летали?
— Верно.
Неожиданно послышались взрывы, и начали вибрировать оконные стекла, но лишь со стороны сада. Одновременно зазвенели и подвески люстры, издавая всего лишь две ноты, и этот звук напоминал звучание какого-то старинного инструмента. Сандра поняла, что мысленно Сент-Роз сейчас очень далеко от нее, присутствие ее ему безразлично, и это вызвало у Сандры глухое раздражение. Жар от камина — она подбросила еще полено, — несмотря на дурное расположение духа, доставлял ей физическое наслаждение. Южный аромат стоявших в вазе цветов пробуждал воспоминания детских лет, смутные, но такие солнечные, что Сандра расстегнула халат, чтобы подставить этому теплу свою грудь и живот, воскрешая таким образом по прошествии тридцати лет те летние дни, когда она совсем голая лежала, растянувшись, на траве, под раскаленным небом, опьяненная переполнявшими ее чувствами и неосознанными желаниями. Из-за взрывов нервы ее были напряжены, кожу лица и рук кололо, словно иглами, и ей захотелось поговорить.
— Вы хотите перейти линию фронта, чтобы заняться тем же самым?
Вопрос удивил Сент-Роза. Он поднял голову и лишь тихо сказал:
— Разумеется…
— Стало быть, вполне возможно, — продолжала Сандра, — что однажды днем или, скорее всего, ночью вы тоже прилетите, чтобы сбросить на нас бомбы?
— Да.
— И по воле случая одна из них может попасть как раз в этот дом?
— Вполне вероятно.
— И как вы к этому относитесь?
— Ребенком я часто слышал о том, что при рождении я убил свою мать, ибо она умерла во время родов. Таким образом во мне невольно развили самый настоящий комплекс вины. Впрочем, постепенно мне удалось его преодолеть.
— Значит, вас вылечил цинизм?
— Вовсе нет, трезвость взгляда.
Сент-Роз выровнял несколько карт. Свет от камина падал на него сбоку, выхватывая из темноты то щеку, то челюсть. Его безупречно мужественный облик волновал Сандру.
— Что вы имеете в виду?
— Я знаю, что ощущают мои товарищи — те, которые летают сейчас там, наверху. Я знаю, что они не ангелы, но и не злодеи, как, впрочем, и большинство из нас. Во имя какой морали вы их осуждаете? Что касается меня, то я давно уже пытаюсь создать в себе какой-то внутренний стержень, и в то же время многое во мне рушится — то по моей собственной вине, то в силу обстоятельств.
Она не совсем его понимала, но все же догадывалась, чем он отличается от нее, чувствовала, что он стремится заткнуть в себе все щели, через которые могут вырваться наружу страсти, не поддающиеся контролю. Может, он из тех мужчин, которые считают сильные чувства слабостью, подлежащей искоренению. С лукавым коварством она поджидала, когда он заметит ее наготу. Спинка кресла скрывала Сандру от его глаз, но стоит ему подняться, и он наверняка увидит ее. Эта злорадная мысль спасала ее от страха, потому что грохот зениток усиливался и взрывы раздавались все ближе и ближе.
— Надо бы, — продолжал Сент-Роз, все еще держа в руках карты, — отказаться от прописных истин, которые кажутся нам важными и ценными, и тогда жизнь, а стало быть, и смерть наконец-то предстанут в своей подлинной простоте. Я много ездил, останавливался где придется. А когда я ушел на войну, моя мачеха, как я узнал, направо и налево раздавала мои книги и всю мою одежду, которые я не мог взять с собой, как будто мне уже не суждено было вернуться. Между тем она славная женщина и всегда питала ко мне добрые чувства. Но она инстинктивно понимала, что, когда человека нет, это все равно как если бы он умер.
Сквозь грохот зениток с площади прорвались пронзительные свистки: дежурные напоминали о необходимости соблюдать режим затемнения. Но Джакомо тщательно зашторил окна, выходившие на улицу, черной материей.
— Вам известно, — продолжал Сент-Роз, — что перед вылетом на задание члены экипажа обязаны опустошить свои карманы и сдать все вещи офицеру? По ряду причин запрещается оставлять при себе даже сигареты или трамвайный билет. Я впервые понял, что еще до того, как я стал военным летчиком, у меня уже выработалась привычка в минуты отъезда опустошать свои карманы полностью, вплоть до тайных уголков души, и эта формальность меня совсем не встревожила.
Опять свисток, и чей-то сердитый голос кричит:
— Свет на третьем!
Этот крик, казалось, довел зенитки до полнейшей истерики. Сандра чуть запахнула халат, но грудь
