цифрами.
— Дороги.
— Дороги?
— Дороги, — решительно кивнула Грейс. — Я тут кое-что прочитала. Около пятидесяти лет назад один английский генерал — Уэйд — был призван обеспечивать мир и покой в Шотландии, когда надвинулась угроза якобитов. Его солдатам было трудно передвигаться по сельской местности, поэтому он учредил сеть военных дорог, обеспечивающих лёгкий доступ в самые отдалённые участки страны. Генерал Уэйд построил дороги на север только до Инвернесса, используя своих солдат как рабочую силу. Я прочла множество публикаций, напечатанных землевладельцами, проводящими здесь, в горах, выселения ради «улучшений». Не считая того факта, что они сильно преуменьшают принимаемые ими меры, их основная цель, по их же словам, — усовершенствование тех, кого они считают примитивными людьми, способными лишь на ведение доморощенного сельского хозяйства. Но здешние люди столько ещё могут предложить, однако перед ними стоит множество препятствий, и разумеется, не в последнюю очередь — язык. Но одна из самых серьёзных преград — недоступность Высокогорья. Путешествие любой протяжённости возможно только по воде. Но если мы последуем примеру генерала Уэйда…
Кристиан недоверчиво уставился на неё:
— Ты хочешь сказать, что намерена охватить всё Шотландское высокогорье системой дорог?
— Конечно же, не в одиночку, — улыбнулась Грейс. — Я подумывала о том, чтобы обратиться к королю за финансовой поддержкой.
И тут Кристиан представил, как Грейс в своём шотландском наряде стоит перед вялым и заносчивым Георгом IV, пытаясь убедить новоиспеченного короля, что ему следует перестать разбазаривать казну, тратя деньги на нелепый дворец в Брайтоне, а вместо этого отдать их в помощь шотландским крестьянам.
Боже правый, подумал Кристиан, а ведь она и это сделает. Неужели это та перепуганная девушка, смотревшая на бальный зал, как на львиное логово? Или Грейс никогда такой и не была? Неужели она всего лишь казалась такой потому, что исполняла отведённую ей роль? Он считал её неспособной налить чашку чая и вот теперь находится в збмке — который она восстановила фактически в одиночку — среди боготворящих её людей, слушает полные воодушевления планы, как потратить казённые деньги.
За прошедшие месяцы — и это совершенно необъяснимо, чего нельзя отнести ни на счёт новой прически, ни другого наряда — Грейс расцвела. Это было заметно и по тому, как она ходила по замку, общалась с людьми: доверительно, непринуждённо, с удовольствием, — да больше того, со счастьем, от которого она улыбалась так, как ему прежде видеть не доводилось. Он гадал про себя, что же ему сделать такого, чтобы она так же улыбалась и ему.
Всё утро он наблюдал, как Грейс силится говорить по-гэльски с женщинами, сучившими шерсть, или как она внимательно слушает ребёнка, повторяющего уроки английского. Грейс в самом деле слушала то, что каждый, кто к ней приходил, хотел сказать. Если с ней говорили по-гэльски, она старалась понимать и не кривилась презрительно оттого, что люди не говорили по-английски. Каждого арендатора она знала по имени, от самой древней старухи до новорождённого младенца. Знала, кто болеет, у кого скоро день рождения. Такая Грейс, какой теперь Кристиан её видел, заставляла его чувствовать своё несоответствие этому миру.
Сам он знал не более чем несколько фамилий арендаторов, заселявших земли в его родовых владениях. Это была своего рода мера предосторожности, позволявшая ему держать дистанцию, к этому с малых лет его приучал дед: «Если они будут с тобой запанибрата, то перестанут уважать. Нет уважения — не надейся властвовать».
Разница заключалась в том, что у Грейс не было желания властвовать над этими людьми. И всё же их уважение к ней, их преданность представляли собой гораздо большее, чем то, что он мог надеяться получить от своих арендаторов, людей, живших на родовых землях его семьи в течение целых поколений. Здесь люди знали Грейс всего несколько недель, но было ясно, что они будут сражаться за неё, защищать её, как самих себя, — до смерти, если придётся. Это стало ещё более очевидно, судя по их недоверчивым взглядам, когда Грейс представила Кристиана как своего мужа и нового лэрда Скайнигэла.
Кристиану ещё не приходилось чувствовать себя в своей одежде так неуютно, как в тот раз, когда он стоял среди горцев. По меркам лондонского высшего света его платье было совсем не вычурным, но здесь, в краю шотландки, его бархатный сюртук и нанковые[63] бриджи смотрелись возмутительно кричаще среди клетчатой шерстяной одежды, одежды, на которую Грейс променяла благородные шелка. Все они носили одну и ту же клетку — клетку Скайнигэла, пояснила Грейс, — по образчику материи цвета семьи её бабушки, Макрат, лоскуток которой она нашла, копаясь на чердаке. Для жителей Скайнигэла это был символ верности, принадлежности к клану, и всё же заставило Кристиана почувствовать себя ещё большим чужаком.
То, что Грейс делала здесь — восстанавливала поместье, приходила на выручку людям, — было во всех отношениях правильно. В этом был смысл. Цель. Если он откажет Грейс в деньгах, вынуждая таким образом вернуться в Лондон из-за финансовой необходимости, отчуждение и недоверие, которые уже существовали между ними, лишь усугубятся. Теперь он понимал, что никогда не смог бы отказать ей в деньгах, необходимых для Скайнигэла. Он не хотел отказывать ей. По правде говоря, он сам желал стать частью всего этого.
— Грейс, ты столкнёшься с большими трудностями, стараясь убедить короля пожаловать деньги на твой дорожный проект.
На такие пораженческие настроения Грейс лишь нахмурилась.
— Я не узнаю этого, пока не попробую. А я намерена попробовать, Кристиан.
Он поднял руку:
— Ты не дала мне закончить. Я собирался сказать, что у тебя будет больше шансов получить средства, если этот проект будет представлен палате лордов.
— Палате лордов? — вскинула брови Грейс. — Меня одолевают большие сомнения, что они станут слушать женский вздор, и не имеет значения, насколько этот вздор разумен.
— Быть может, они выслушают одного или нескольких своих членов.
Грейс подняла на Кристиана глаза, уставившись на него с таким выражением, которое ясно говорило: ей со всей очевидностью представляется, чту он только что выразил готовность сделать, и она лишь молится не ошибиться в своих предположениях.
— Позволь помочь тебе, Грейс. Я обсужу твой план с Робертом. Он также член палаты лордов, и как шотландского землевладельца его заинтересует твой проект. Возможно, он сможет повлиять на других шотландских лордов оказать поддержку.
Грейс с трудом сдерживала радость. Она обошла стол, обняла Кристиана за шею, уткнувшись лицом ему в грудь.
— О, Кристиан, спасибо… спасибо…
От её прикосновения, запаха волос он словно получил внезапный удар под дых. Он говорил себе, что нужно отступить, а сам только крепче прижимал жену к себе. Несколько недель — с момента её ухода — его ни разу не посещали плотские мысли. Очаровательные прелестницы на балах не взволновали его. И теперь он стоит, едва дыша, и единственная мысль его о том, чтобы Грейс, нагая, лежала под ним, задыхаясь от страсти.
Когда она подняла голову, чтобы взглянуть на него, на её лице была та самая улыбка, которую ему так хотелось увидеть. Это стало последней каплей. Всё пространство вокруг них внезапно наполнилось теплом и чувственностью. И он сделал то единственное, что ему только и оставалось: склонил голову и коснулся губ Грейс своими губами.
Это был поцелуй, таивший в себе все отринутые обоими за последние месяцы чувства. Долгий, глубокий, головокружительный. И прервали его слишком скоро.
— О — боже правый, миледи, милорд, — я не знал…
Разумеется, это был Аластер, просто-напросто соблюдавший указание Грейс входить в кабинет без стука. Лицо его стало пунцовым от смущения.
Грейс тотчас же выпорхнула из объятий Кристиана.
— Всё хорошо, Аластер. Я уже должна помогать Дейдре на уроке чтения для детишек.
