Отзыв М[арии] С[ергеевны] о его переводе мне неизвестен. Она в Голицыне, мне туда не добраться. Отзыв другого переводчика (который с испанского)1 — то же, из-за моего незнакомства с ним (с могучим переводчиком). Боюсь, все отзывы совпадут… Тексты я послала.
Теперь об адресате Вашего «Часового». Вы пишете, что даете ему отпущение, и советуете мне не гневаться на него. А я даже и сама удивляюсь, до какой степени я на него не гневаюсь. Духовная связь давно между нами порвалась (чем и доказала, что всегда была кажущейся). Человек он славный. Думать не умеет решительно. Положение его и сейчас уже фальшивое — впредь окажется еще фальшивее, но он этого не понимает. (И сам делается фальшив.) Она умнее его (толковее, точнее и чуть-чуть избирательнее), но, Вы правы, и в ней тот же набор суетности. Ради Бога, простите непростительную мазню! Житейски я к ним обоим привязана, но их умение самообманываться уже многое перегрызло. В самом главном любим мы разное: представьте, они оба в восторге от «Старика»… Ну, конечно, Вы правы, Трифонов не умеет писать, но они ведь читать не умеют, их не только никто никогда не учил читать — но разучивали… Повторяю: я не сержусь, я только не желаю участвовать в обмане. И потому не хочу затяжек, мечтаю о скорости.
(Ревность по моему дому, моя ревность по моему дому, т. е. по полноте одиночества. В последнее время у меня жажда избавляться от мнимостей.)
Ваш отзыв о переписке трех гениев — «объядение», как написал бы Герцен. Я перечитывала и перечитывала — себе, Люше, Фине. Я думаю точно так же, как Вы, но Вы нашли слова наповал. (Чего стоит одна приписка сбоку: «М.Ц. — зараза»). Конечно, она гениальный поэт (местами) и прозаик (местами), но — баба! Бабские выверты. Однако и мужчины хороши, п[отому] ч[то] эти выверты имеют над ними власть. Правы Вы и в том, что изо всех троих самым благородным, великодушным и великим остается Пастернак. Чистая душа. Он не только великодушен, он простодушен… Но, в конце концов, он ведь ее понял. Женя приводит такие его слова: «В этой женщине сидят 10 мужчин». В самом деле: при женской истеричности она по-мужски рационалистична. И настырна.
…А Р[аисе] Д[авыдовне] в это воскресенье исполнилось 60 лет. Я не пошла — из ненависти к толчее. Там, говорят, было человек 45. А самое интересное: она получила поздравит[ельную] телеграмму от президиума СП РСФСР. Вот и хорошо.
P.S. Я решила ни в коем случае не читать двух книг: воспоминаний Ивинской и воспоминаний Катаева. (С меня хватит Н[адежды] Я[ковлевны] М[андельштам].) Но читателям «интересно».
Л.Ч.
26/VII 78
Стихи!
1 Речь идет об Анатолии Михайловиче Гелескуле, переводчике, ближайшем друге А. Якобсона.
2 Строки из стихотворения А. Блока «Ну, что же? Устало заломлены слабые руки…».
38. Д.С. Самойлов — Л.К. Чуковской
1 августа 1978'
Дорогая Лидия Корнеевна!
Рад был полному совпадению с Вами по всем вопросам. Сейчас у меня никаких мыслей нет, ибо настала хорошая погода и можно ежедневно погружаться в море. Хорошая погода размагничивает, а мне нужно делать поправки к «Рифме», поскольку замечания рецензентов (особенно Гаспарова, который все на свете знает) оказались вполне толковыми. Вторую рецензию написал поэт С.С. Наровчатов. И тоже весьма одобрительную. Сейчас я выскажу одну мысль, которая Вам не понравится. Тогда не сердитесь и отнесите ее на счет жаркой погоды. Наровчатов и «Часовой» относятся к одной категории людей: у которых самое ценное — натура. А чем выше, тем хуже: характер, личность. И, конечно, у Наровчатова с этим обстоит совсем скверно, так что и сравнивать с «Часовым» грешно, но приемлю я обоих (а ведь я и Наровчатова как-то приемлю) именно на уровне натуры.
Итак, я додалбливаю «Рифму». Работа самая гнусная, — которую я ненавижу: приводить рукопись в полный порядок для сдачи в производство. Это ужас. Во-первых, надо знать, где ставить все запятые. Во- вторых, унифицировать весь «аппарат». Исправлять опечатки, вписывать и впечатывать исправления. Все, что Вы так хорошо и мастерски умеете делать.
Стихи совершенно не идут. Подумываю только о новой поэме исторического содержания. О том, как Пугачев вступает в Москву и что там делает. Поэма будет незаконченная, потому что дело Пугачева еще далеко не закончено, и хорошо бы, так и осталось навсегда. Иначе выйдут такие могучие «канделябры», что весь свет сотрясется.
Стихи Вам не посылаю, т. к. надеюсь довольно скоро увидеться. Так получается, что я приеду в Москву (если, конечно, Петруша-Павлуша не выкинут какой-нибудь пакости) в 20-х числах августа.
Из Москвы же пошлю книгу нашему переводчику. Дома у нас в данный момент все в порядке. Только Галя смертельно устала от прошедших болезней и непроходящих гостей. Но и гости недели через две начнут разъезжаться. Мама отъезжает 3 августа. Ей здесь не слишком нравится, ибо не нравится, прежде всего, пярнуский вариант нашей жизни, да и компании подходящей нет. Но ей здесь поскучать полезно: хоть раз в году она дышит морским воздухом. (Хотя наличие моря подвергает сильному сомнению: дойти до моря ей далеко, а за высокой приморской травой его не видать).
Из Вашего письма я понял, что Вы работаете и большую часть времени проводите в Переделкине. Может, я туда к Вам и приеду. Ничего Вы не пишете о Вашем здоровье.
Если будет у Вас время, успею еще здесь получить от Вас письмо. А нет — до встречи.
Привет Вам от Гали.
У меня вышла пластинка, но я ее еще не видел. В Москве подарю.
О «Старике» я думал. Это не просто плохо написано. Это начало нового направления литературы: литература «сытого» города. Им уже не нужно проходить тех этапов, которые прошла до «сытости» деревенская проза. Сытый город также допустит «правдивую» ретроспекцию. Она не вредит после обеда.
А вот Ивинскую я бы почитал. Она ведь дура. А Н.Я. М[андельштам] и Катаев умные. В дураках правды больше.
Будьте здоровы.
Ваш Д.С.
39. Д.С. Самойлов — Л.К. Чуковской
Середина августа 19781
Дорогая Лидия Корнеевна!
Пишу Вам из места, окруженного со всех сторон водой. По школьному учебнику такое место называется островом. У нас наводнение. Всю ночь дул восьмибальный западный ветер, запер воду в реке. И нас затопило. Северная Венеция. К счастью есть запас пищи. Если снова не задует западный ветер, старожилы говорят, что вода уйдет через сутки.
Петька радуется, что не надо идти в школу, Варвара, напротив, готова отправиться на учение вплавь. Пашка с утра торчит в окне. Все возбуждены и почему-то веселы. Все-таки — наводнение!
