государственного заказа зависит их благополучие, это домохозяйки, это продавцы в магазинах, это ветераны и инвалиды, это сельские жители, лишённые альтернативных каналов информации. Вот иллюстрация того, что такое некачественный электорат. — Ну дальше он описывает кто как суёт бюллетени в урны. Это всё не важно. И берёт быка за рога. — Теперь, собственно, разъяснения по поводу электората. Итак, пенсионеры, — пишет Мусин, — это самое большое электоральное зло. Они некачественный электорат в массе своей, потому что они живут за счёт других граждан. Ради них каждые выборы миллиарды рублей пускаются на повышение пенсий. Делается это из моего кармана, в том числе. Пенсионеры — это паразитарный электорат. Предоставление пенсии, — пишет молодой активный представитель Болотной и Сахарова, — приравнено к отказу от права голоса, должно быть. Иначе страна не сдвинется с мёртвой точки. Только этого будет достаточно, чтобы Путин не победил, или любой другой автократ. — Дальше он также поносит учителей. — Подневольные исполнители бюрократической машины. Реформы в образовании привели к тому, что приличных людей в школе не осталось. В итоге школа — собрание тёток от 35 до 55-ти и старше. Как правило, тётки неуспешные. Успешные люди в школу не ходят. Эти неуспешные тётки передают свою неуспешность вашим детям и делают из наших детей очередных лузеров. Вообще подневольный бюджетник — это мина замедленного действия.»
Я хочу спросить: «пришли на Болотную и Сахарова. Орут как резаные, что они западники. Вот кто- нибудь может осмелиться это сказать в Швеции? Во Франции? В Германии?»
Это западники или сумасшедшие негодяи? При этом КПРФ не чурается работать с этим пермским товарищем. КПРФ не пугается того, что там есть «Грани» и всё прочее. И ещё одного КПРФ не пугается. Вот текст Мусина на круглом столе с участием Дугина в рамках проекта «Русские Встречи»: «Первое я выскажусь за горемычный татарский народ. Меня, как представителя татарского, очень оскорбляет, когда говорят о его суверенитете. Не надо думать, что политические элиты Татарстана и сам народ — это одно и то же. Рано или поздно политические элиты Татарстана расплатятся за предательство интересов собственного народа. За то, что они предали своих великих поэтов: Туго, Тахташа. За то, что они философов великих предали, которые создавали когда-то татарскую нацию в XIX веке. Они её создавали, наши элиты это предали. Татарские элиты, я имею ввиду, — это беда нашего народа. И Шаймиев в том числе. Он в 90-е годы предал суверенитет собственного народа. Это правда! Не надо думать, что татарский народ прямо ждёт и мечтает, что он будет находиться в Евразийстве или в России. Нет такого! Россияне и евразийцы… есть русские, калмыки, коряки, узбеки, кто угодно ещё, нет чего-то собирательного. И в большинстве, с кем я общаюсь, а я часто бываю в республике Татарстан, [у меня там] есть родственники, друзья знакомые, они говорят: „Как у вас там в России? Как у нас в республике“. Т. е. в их голове суверенитет уже есть. Да, он, может быть, формально никак не дооформлен до конца, но я надеюсь, что когда-то у нашего народа появится свой Джахар Дудаев. Появится, я надеюсь! Потому, что мы… у нас долгая история. И мы имеем право на своё государство. Да, на своего Джахара Дудаева. Да, я радикальные вещи говорю. Меня уже можно по закону об экстремизме прямо отсюда увозить на чёрном воронке.»
Итак, он проклинает пенсионеров и всех [других вышеперечисленных]. Он взывает к сепаратизму. Он работает с КПРФ, являясь, в том числе, и её представителем в выборном процессе. И не один уже год работает. Одновременно он работает в «оранжевом» движении. И вот это типичный средний персонаж ядра этих митингов на Болотной и Сахарова. Потому, что каждый раз, как мне говорят: «Знаете, на трибуне стоят одни люди (вожди), а внизу-то совсем другие.» Я вообще не понимаю, что это за язык. Это непрофессиональный язык. Есть митинг, он состоит из вождей, организационного ядра, инфраструктуры, ядра митинга, периферии митинга, идеологии митинга, лозунгов митинга, общего контента митинга, целей митинга. Митинг — это системное явление. И когда мне говорят, что одни его элементы отличаются от других, я говорю, конечно, в любой системе элементы отличаются друг от друга. В чём системность?
И в условиях той игры, которую я описал, есть две возможности: опамятоваться, пока не поздно, — как говорят: «Пока не поздно, брат», — осознать весь ужас произошедшего, осознать, куда забрела партия, которую втянуло в эту воронку, куда забрело её руководство, куда забрели люди, которые начинали-то просто с протеста против Путина или с желания честных выборов, а кончили неизвестно чем. Осознать, что есть такие персонажи. Осознать, что за всем за этим стоит народофобия. Он же наших отцов и дедов ненавидит. Он людей, которые отпахали на страну, которые принесли всем нам возможность жить и работать, проедая советское наследство, постыдным образом, он ИХ называет некачественным электоратом! Он говорит, что их надо… «Предоставление пенсий, — я цитирую, — должно быть приравнено к отказу от права голоса». Он же об этом говорит. Это потрясающее социальное высокомерие. Потрясающая ненависть к народу. К «родимым пепелищам и отеческим гробам», к этосу, к Родине, к Отечеству. Потому, что следующее, что должно быть у любой силы политической, если она хочет менять процесс, у неё должна быть историческая страсть.
Значит, сначала правда, потом подлинность. Сначала, правда, потом подлинность, т. е. укорененность в этосе и во всем. Связь идеалов и реальности, сначала, правда как реальность, потом связь идеалов и реальности. Вот этот самый этос и вытекающая из него подлинность, родные пепелища и отеческие гробы. Любовь к отечеству. Исторический драйв, историческая страсть. И наконец, последнее, любовь к народу. Вера в народ.
Я сейчас прочитаю строки Луи Арагона, чтобы вы все поняли, в чем разница, в чем разница между вот такой вот исторической страстью которая есть у тех, кто поворачивает исторические процессы и вот жалким прозябанием мусинским, да, с этим воем ядовитым по поводу пенсионеров. Я предыдущий раз читал по поводу теток с фиолетовым хайром, хмурых мужиков, т. е. по поводу народа. Сейчас я прочитаю строки Арагона.
