впоследствии не возникло никаких вопросов по поводу моих действий.
— Каким образом велись записи?
— В хирургическом журнале.
— Он был в одном экземпляре?
— В нескольких.
— Учитывалось каждое назначение и каждая операция?
— Д.
— И вы подписывались?
— Да.
— Кто вел регистрацию?
— Лаборант. Чех. Я забыл его фамилию.
Эйб перекинул Шоукроссу записку. «Мне захотелось встать и крикнуть „Соботник', и потом посмотреть, вспомнит ли он его».
— Вы знаете, что случилось с журналами.
— Не имею представления. Когда пришли русские, большая часть лагеря превратилась в бедлам. И я молю Бога чтобы тут оказались эти записи, потому что они убедительно доказали бы мою невиновность.
Сэр Роберт многозначительно помолчал. Судья неторопливо повернулся к Кельно.
— Сэр Адам, — сказал Гилрой, — у вас нет необходимости доказывать свою невиновность. Вы истец по этому делу, а не ответчик.
— Я имел в виду... обелить мое имя.
— Продолжайте, сэр Роберт, — сказал судья.
Хайсмит тут же приступил к делу, стараясь устранить эффект, произведенный оговоркой сэра Адама.
— Итак, все это время вы были в положении заключенного, за которым надзирали немцы.
— Да. Я всегда оставался заключенным. Санитары- эсэсовцы контролировали каждый мой шаг.
— Можете ли сообщить нам, что представляло собой отделение лагеря Ядвига-Западная?
— Там производилось уничтожение людей.
— И вы это точно знаете?
— Это было известно всем. История давно подтвердила, что там делалось. Я лично сам никогда не видел, что представляет собой Ядвига-Западная, но впервые мне сообщили об этом в подполье.
— А эти немецкие санитары, подчинявшиеся Воссу, — были ли у них другие обязанности, кроме как шпионить за вами?
— Они отбирали из моих пациентов... жертв для газовых камер в Ядвиге-Западной.
Тихий шепот прошел по залу. И снова в нем стало слышно только тиканье часов. До англичан доходили лишь смутные известия, которые воспринимались ими как чистая абстракция. И сейчас, стоя здесь, сэр Адам Кельно, лицо которого заливала мертвенная бледность, словно отдернул занавес, открыв перед ними сцену своей памяти, заполненную ужасными картинами.
— Может, вы хотите сделать перерыв? — спросил судья.
— Нет, — ответил Адам. — Не было и дня в жизни, чтобы я не помнил об этом.
Вздохнув, сэр Роберт одернул мантию и, понизив голос так, что присяжным пришлось напрягать слух, чтобы услышать его, спросил:
— Каким образом шел отбор?
— Порой немец просто тыкал пальцем в какого-то человека, и его забирали. Тех, кто выглядел слишком слабым и нежизнеспособным.
— Сколько их было?
— Это зависело от загрузки Ядвиги-Западной. Немцы заполняли газовые камеры пациентами больницы. Порой доходило до сотни в день. А порой и двести, а то и триста. Когда прибыл эшелон с тысячами венгров, они на какое-то время оставили нас в покое.
— На каком расстоянии от ваших бараков была расположена Ядвига-Западная?
— В трех милях. Мы видели ее. И... обоняли.
Абрахам Кэди вспомнил свое посещение Ядвиги. Это зрелище живо предстало перед ним. Несколько секунд он с жалостью смотрел на Кельно. Как, во имя всего святого, человек может выдержать все, что выпало на его долю?
— Какое вы лично принимали участие в селекции, которую проводили немцы?
— Когда они проводили отбор, то рисовали номер на груди жертвы. Мы обнаружили, что его можно легко смыть. И живых мы подменяли теми, кто ночью уже скончался. Так как немцы сами не выносили тела, со временем нам удавалось переводить спасенных в другое место.
— Сколько человек удалось вам спасти таким способом?
— От десяти до двадцати из каждых ста.
— И сколько это длилось?
— Много месяцев.
— Можно ли предположить, что таким образом вы спасли несколько тысяч человек?
— Мы были слишком заняты, чтобы считать.
— Использовали ли вы другие способы обмана немцев?
— Когда они стали подозревать, что мы отправляем в Ядвигу-Западную трупы, они заставили нас составлять списки, из которых мы должны были вычеркивать те или иные имена. Многие из ныне живущих и по сей день носят имена тех, кто скончался в лагере. С помощью подполья нам удавалось узнавать планы немцев, и часто мы заранее знали о грядущей селекции. И старались, насколько возможно, очистить больничные помещения, отсылая людей обратно на работу или пряча их.
— Когда вы так поступали, принимали ли вы во внимание национальность или вероисповедание заключенных?
— Жизнь есть жизнь. Мы спасали тех, у кого, по нашему мнению, были наибольшие шансы выжить.
Хайсмит сделал многозначительную паузу, повернувшись к Честеру Диксу, своему помощнику, чтобы получить от него необходимую информацию. Затем он снова обратился к своему клиенту.
— Доктор Кельно. Сдавали ли вы когда-нибудь свою кровь?
— Да, много раз. Так как в лагере были наши ученые, писатели, музыканты, мы приняли решение спасать их и постоянно сдавали для них кровь.
— Не могли бы вы сообщить суду, каковы были ваши собственные условия существования?
— Я размещался в бараке вместе с шестьюдесятью другими узниками.
— И ваша постель?
— Представляла собой полосатый матрас, набитый бумажными комками. Нам выдавались еще простыня, подушка и одеяло.
— А где вы получали пищу?
— В небольшой кухоньке в дальнем конце того же барака.
— Какими санитарно-гигиеническими устройствами вы пользовались?
— На всех был один туалет, четыре раковины и душ.
— И какого рода одежду вы носили?
— Нечто вроде полосатого комбинезона.
— С нашивками?
— У всех заключенных на левой стороне груди был нашит треугольник. Мои был красного цвета, ибо я считался политическим заключенным, и в нем была буква «П», означающая, что я поляк.
— Кроме уничтожения в Ядвиге-Западной, каким еще образом убивали людей?
— Надсмотрщиками часто были немецкие уголовники и немецкие коммунисты. Они были еще более жестоки чем СС. Каждый раз, когда они хотели кого-то убить то просто забивали человека до смерти, а затем подвешивали жертву на его же собственном ремне и регистрировали смерть как самоубийство. Эсэсовцы знали, что эти животные блюдут свои обязанности, и поэтому смотрели на них сквозь пальцы.
