— Сколько вам лет?
— Девятнадцать.
— Уверены ли вы, что можете говорить на эти темы со своей матерью?
— Я должен.
— Но вы, конечно, понимаете, что очень скоро все станет известно в вашем колледже, да и в Триесте.
— Моя мать не стыдится того, что с ней было, и я не собираюсь ничего скрывать.
— Понимаю. И вот еще что... я хотел бы удовлетворить свое любопытство. Ваш отец, должно быть, очень умный человек? Студент из Триеста — не столь уж частое явление здесь.
— Мой отец — простой торговец. Родители очень надеются, что я смогу остаться в Англии или Америке, и не покладая рук трудились, чтобы я мог учиться.
В зале суда снова воцарилась тишина, когда Исаака Перетца привели к присяге и он встал за стулом матери, положив руку ей на плечо.
— Мы учитываем степень родства между свидетелем и переводчиком и то, что он не профессиональный специалист по переводу, но надеемся, что сэр Роберт проявит снисходительность.
— Конечно, милорд.
Томас Баннистер встал.
— Можете ли прочитать номер, вытатуированный на руке вашей матери?
Юноша привел его по памяти, даже не глядя на руку матери.
— Милорд, большая часть показаний миссис Перетц полностью совпадает с рассказами миссис Шорет и миссис Галеви, но, если мой ученый друг не возражает, я хотел бы коротко восстановить их.
— Не возражаю.
Снова была заслушана уже знакомая история.
— И вы уверены, что присутствовал доктор Тесслар?
— Да. Я помню его руку, гладившую меня по голове, когда мне казалось, что с лампы наверху капает кровь. Восс говорил по-немецки, он все повторял «махт шнель», то есть — быстрее, быстрее! Он говорил, что хочет порадовать Берлин сообщением, сколько операций может быть сделано за день. Я немножко знала польский от своего дедушки и понимала, когда доктор Тесслар спорил, говоря, что инструменты надо стерилизовать.
— Вы были в полном сознании?
— Да.
— Дни, когда доктор Вискова и Тесслар выхаживали их, спасая от гибели, отчетливо отпечатались в памяти.
— Хуже всего было моей сестре-близнецу Эмме и Тине Бланк-Имбер. Я никогда не забуду, как плакала и кричала Тина, прося воды. Она лежала рядом со мной и истекала кровью.
— Что произошло с Тиной Бланк-Имбер?
— Не знаю. К утру она исчезла.
— Можете ли подтвердить, что, если доктор Кельно в самом деле посещал вас в бараке, он находил вас в веселом настроении?
— Веселом?
— Он показывал, что его пациенты были, как правило, в радостном настроении.
— Господи, мы же умирали.
— И вам было не до веселья?
— Эта невозможно себе представить.
— Когда вы и ваша сестра снова приступили к работе на военном заводе?
— Несколько месяцев спустя после операции.
— Можете ли вы подробнее рассказать об этом?
— И капо, и эсэсовцы на заводе были особенно жестоки. Ни я, ни Эмма так и не смогли оправиться полностью. Нам с трудом удавалось дотянуть до конца дня. Затем Эмма стала терять сознание прямо на рабочем месте. Я выбивалась из сил, сходила с ума, пытаясь спасти ее. У меня ничего не было, чтобы дать капо взятку, ну совершенно ничего, и я никак не могла спрятать сестру. Я могла только сидеть рядом с ней, поддерживая ее и часами убеждая не падать духом и заставляя что-то делать, чтобы у нее двигались руки. Так длилось несколько недель. В конце концов она потеряла сознание, и мне не удалось привести ее в чувство. Вот... и они забрали ее... в Ядвигу-Западную, где она и была сгазована.
Слезы текли по пухлым щекам Иды Перетц. По залу пронесся шепот, а потом все стихло.
— Я могу объявить небольшой перерыв сказал судья.
— Моя мать хотела бы продолжить, — возразил юноша.
— Как пожелаете.
— Затем после войны вы вернулись в Триест и вышли замуж за Иешуа Перетца, владельца магазина?
— Да.
— Мадам Перетц, мне очень неудобно задавать вам следующий вопрос, но он представляет для нас большое значение. Произошли ли какие-нибудь физические изменения в вашем организме?
— Я нашла итальянского доктора, который проявил ко мне большой интерес, и после года лечения у меня возобновились менструации.
— И вы смогли забеременеть?
— Да.
— И что было дальше?
— У меня случилось три выкидыша, и доктор предположил, что мне лучше изъять и другой яичник.
— Давайте теперь проясним всю ситуацию. Оба ваших яичника подвергались облучению, не так ли?
— Да.
— По пять или десять минут. Правильно?
— Да.
— Но, несмотря на облучение, можно предположить, что яичники сохранили свою жизнедеятельность.
— Мои органы не погибли.
— Значит, фактически в ходе операции у вас был изъят здоровый яичник?
— Да.
Сэр Роберт Хайсмит ощутил, какое настроение овладевает присутствующими. Он перекинул записку Честеру Диксу: «Возьмите на себя перекрестный допрос и ни в коем случае не запугивайте ее».
Взявшись за дело, Дикс заставил свидетельницу признать, что она не может с точностью сказать, оперировал ли ее Адам Кельно.
— Вы и ваша мать можете быть свободны, — сказал Гилрой.
Когда женщина встала, сильная рука сына поддержала ее за талию; и все присутствующие в зале поднялись, когда они шли по проходу.
18
Когда приносил присягу сэр Френсис Уодди, в зале наступило заметное облегчение. Он был спокойным, уверенным человеком, который пользовался привычным для всех языком.
Поднялся Брендон О'Коннор.
— Сэр Френсис, вы член Королевского медицинского общества, член Королевского хирургического колледжа, член Общества рентгенологов, профессор терапевтической рентгенологии Лондонского университета, директор Уэссекского медицинского центра и директор Института радиотерапии.
— Совершенно верно.
— И к тому же, — с ударением сказал Брендон О'Коннор, — за три десятилетия выдающихся трудов вы были удостоены рыцарского звания.
