скрываться террористы. Представляешь, что будет, если они взорвут подземные ходы?.. Париж рухнет, как карточный домик! Поэтому в мэрии даже возник план — залить все входы в подземелья бетоном. Но для этого им нужны наши консультации, потому что в архивах ОЛК содержится больше сведений о карьерах, чем в архивах мэрии и во всех парижских библиотеках, вместе взятых. Мы собирались, потому что хотим бороться с этим решением. Дело срочное, действовать надо решительно. Поэтому нам и пришлось провести три экстренных заседания за неделю. Я ответила на твой вопрос?
Сильвен кивнул. Это звучало убедительно, но что-то мешало ему поверить в такое объяснение.
«Нет, чего-то она опять не договаривает, — подумал он. — Как всегда…»
— И что вы решили? — все же спросил он.
Жервеза нервно достала из сумочки зеркальце и губную помаду.
— Что мы решили? — Она пожала плечами. — Ничего не решили!
Сильвен промолчал.
Он ожидал более резкой реакции — обычной в подобных ситуациях тирады в стиле: «Это тебя не касается! В один прекрасный день, когда ты вступишь в ОЛК, я расскажу тебе больше. Но это не будет иметь ничего общего со всеми твоими бреднями о „тайном Париже”, с твоими лекциями, якобы научными…» Однако на этот раз ничего подобного не прозвучало.
«Она просто хочет сменить тему…»
И снова, в который раз за вечер, он испытал удовлетворение (к которому, правда, примешивалось легкое чувство вины), видя растерянность матери. Жервеза явно пыталась найти какой-то выход из положения, но безуспешно.
— Ты говорил, тебе снились кошмары? — неожиданно спросила она. — Что за кошмары?
«Да, точно, хочет сменить тему. Но надо гнуть свою линию. Я знаю, как вернуть ее на прежние позиции».
— Ну, я точно не помню, — ответил он притворно-равнодушным тоном. — Все было так туманно…
Жервеза взяла бутылку с вином и наполнила бокал сына почти до краев.
— Не хочешь ли мне рассказать?
Сильвен поднес бокал к губам. Надо было действовать наверняка.
— Ну, ты же знаешь: мне часто являются одни и те же образы…
Жервеза слегка приподняла одну бровь:
— Какие, например?
Взгляд Сильвена посуровел.
— Воспоминания детства…
Жервеза резко отшатнулась. Носком туфли она задела ножку стола, и он вздрогнул, так что немного вина выплеснулось из бокала на скатерть.
«Сработало!» — подумал Сильвен.
— Хочешь что-то у меня узнать? Задать мне какие-то вопросы?
«Да, узнать, кто я на самом деле».
— Что?! — Жервеза вздрогнула.
Неужели он сказал это вслух? Сильвен пришел в смятение, но в то же время чувствовал, что мать взволнована гораздо сильнее, чем он.
С ее лица исчезли все краски.
— Я… я…
Отступать было поздно.
— Сегодня утром я слышал ваш разговор с Любеном в виварии…
Жервеза, казалось, была не слишком удивлена, услышав эти слова. Однако на ее лице читались растерянность и отчаяние, и это слегка поколебало решимость Сильвена. Но, в конце концов, разве не за тем мать сегодня его сюда пригласила, чтобы сообщить нечто, доселе ему неизвестное?
— Ты должна мне сказать, мама… Что происходит?
Жервеза сжала руку сына в ладонях. Теперь наконец выражение ее лица было совершенно искренним, несмотря на непривычную суровость взгляда.
— Сильвен, — произнесла она, — что бы я тебе ни сказала, что бы потом ни случилось, ты всегда будешь моим сыном. Ты понимаешь?
О чем она? Сильвен чувствовал, что весь дрожит, как в лихорадке.
— Объясни же мне наконец, — проговорил он, и собственный голос показался ему замогильным.
В ресторане стояла полная тишина. Ив сидел за стойкой, погруженный в какие-то счета. Никого из персонала вообще не было видно — видимо, все уже ушли.
Снаружи, перед огромным окном-витриной, из стороны в сторону расхаживал полицейский. Вот рядом с ним появилась какая-то маленькая тень; судя по всему, кто-то желал попасть в ресторан, но полицейский загородил вход.
Сильвен сидел не шелохнувшись. Жервеза пристально смотрела на него, как будто хотела что-то прочитать по выражению его лица.
— Ты прав, — наконец сказала она, поднимаясь, — ты имеешь право знать. И
— Знать что? — спросил он, но даже два этих коротких слова дались ему с трудом.
Мать взяла его за руку и потянула за собой к выходу.
— Сегодня я покажу тебе… картины, — вполголоса сказала она, глядя на луну, восходящую над сквером Рене Ле Галла.
«Картины…» Сильвен невольно вздрогнул.
Во рту у него пересохло, вдоль позвоночника пробежал холодок. Перед глазами заплясали искры.
«Ну да, картины, — произнес он мысленно, стараясь не обнаружить своего волнения. — Странно, что я о них даже не подумал…»
Но он изо всех сил постарался изобразить неведение, спросив:
— Какие картины?
Хранительница музея уже отдалилась от него на пару метров. Ее разноцветный шарф цеплялся за стволы росших вдоль тротуара деревьев.
— Не спрашивай меня больше ни о чем, Сильвен, — негромко произнесла она, обернувшись. — Просто раскрой глаза пошире и смотри. Эту ночь ты запомнишь на всю жизнь.
Сил моих больше нет смотреть эту запись! Вот уже в пятый раз я наблюдаю за похищением Пьера Шовье из «Замка королевы Бланш»!
Паразиа совершил ошибку: хотя белый силуэт выглядит довольно расплывчатым, комиссар совершенно напрасно обвинил меня в создании фальшивки. Это во-первых. А во-вторых, этот бледный призрак, хватающий ребенка и словно растворяющийся вместе с ним в ночи, ничуть не похож ни на Протея Маркомира, ни на одного из наиболее близких его приверженцев. Скорее можно предположить, что это подросток… Но какому подростку придет в голову похищать младенца?
Битый час я прокручиваю запись снова и снова. Все происходит очень быстро. Кадры мелькают, словно в немом кино. При этом видно, что все жесты похитителя — четкие и великолепно скоординированные. Кто мог бы продемонстрировать такую ловкость и гибкость? Разве что спортсмен высокого класса. Комиссару Паразиа следовало бы поискать подозреваемых не в секте Маркомира, а на стадионе!
Внезапно мне приходит в голову одна мысль, и я нажимаю на клавишу «пауза».
Расплывчатый силуэт на экране застывает у окна с младенцем на руках.
Несмотря на темноту и неважное качество изображения (в инфракрасном свете), я могу видеть глаза маленького Пьера Шовье и замечаю, что в них нет ни малейшего испуга. Малыш выглядит спокойным, кажется, даже довольным.
