«Но почему именно мать?» — снова и снова спрашивал он себя, ускоряя шаги, словно пытаясь убежать от своей юной спутницы.
Заметив его волнение, Тринитэ настойчиво произнесла:
— Так что вы об этом думаете?
Сильвен резко обернулся к ней. Черты его лица утратили прежнюю мягкость.
— Я ничего об этом не знаю! Так же как и ты! Мы в одинаковом положении — нам обоим ничего точно не известно!
Тринитэ была поражена такой внезапной переменой.
— Но вы хотя бы… — проговорила она нерешительно.
— Замолчи! — отрезал Сильвен.
Внутри у него все кипело. Он не знал, что и думать. Вдобавок он жалел о своей вспышке гнева, о том, что не смог сдержать своих чувств перед незнакомкой.
«Что с нами будет?» — думал он, бредя, как лунатик, к зданию Французской академии, в хаосе криков и автомобильных гудков.
Тринитэ, брошенная посреди тротуара на улице Сены, долго стояла неподвижно, не в силах сдвинуться с места. Ее напугали не столько слова Сильвена, сколько его глаза.
«Этот тип может оказаться опасным, — подумала она, вспоминая внезапно вспыхнувший в его глазах желтоватый свет. — И в катакомбах он чем-то напоминал дикого зверя… А сейчас он идет сквозь толпу, как сквозь джунгли…»
Сильвен и в самом деле двигался против течения толпы, расталкивая людей, мешавших ему пройти, словно это были тропические лианы.
Но, несмотря на все сомнения, она все же решила следовать за ним.
— Эй, подождите!
Однако профессор, не останавливаясь, шел вдоль сквера Габриэля Пьерне — небольшого зеленого оазиса в тени Института Франции. Тринитэ подняла глаза к высокому куполу здания. Среди всеобщей паники этот храм науки, в стенах которого были собраны все самые выдающиеся достижения науки, искусства и литературы, выглядел таким… неуместным!
Трое детей в сопровождении матери, проходя мимо нее по тротуару, отдавили ей ноги и едва не столкнули с тротуара.
«Да, неподходящий момент для созерцания», — сказала себе Тринитэ, с трудом пробиваясь сквозь лихорадочно бурлящую толпу.
— Куда же они все идут? — произнесла она вслух, глядя на пожилую чету: дама с покрасневшими от слез глазами то и дело дергала мужа за руку и повторяла:
— Да поторопись же, ради бога! Надо отсюда уходить!
Старик задыхался от усталости и, кажется, готов был вообще отказаться куда-либо идти.
— Чего ради? — хрипел он.
Но жена упорно тянула его за собой, как упрямого ребенка:
— У нас нет выбора!
Когда Тринитэ наконец нагнала Сильвена, тот уже шагнул в крытый проход, соединяющий улицу Сены с набережной Конти.
— Вы меня не подождали! — сказала она возмущенно.
Но Сильвен даже не повернул к ней головы. Его взгляд был устремлен в сторону Сены, и Тринитэ, посмотрев туда же, не смогла сдержать крик ужаса.
Набережная представляла собой сплошное живое заграждение. Здесь не было ни машин, ни прохожих. Стояла жуткая тишина.
Вдоль парапета выстроились многочисленные вооруженные отряды CRS. Самой реки за ними было не видно. Тринитэ и Сильвен могли разглядеть лишь напряженные лица полицейских сквозь плексигласовые забрала их шлемов.
— Что они там делают? — прошептала Тринитэ.
— Не знаю, — ответил Сильвен, помолчав, — но им страшно…
Действительно, от полицейских исходил ощутимый страх — можно было подумать, что они оцепили минное поле.
Один из них окинул быстрым взглядом молодого мужчину и девочку, смотревших на набережную с эспланады перед Институтом Франции, и крикнул им:
— Эй вы, там! Вы что, не знаете — проход на набережную запрещен!
Но голос его дрожал, словно он боялся выговорить эти слова.
— Запрещен? — повторили одновременно Сильвен и Тринитэ.
И тут произошло нечто странное.
С соседней набережной Малакэ донесся какой-то непонятный шум.
Затем стала заметна брешь в шеренге CRS — как будто кто-то набросился на полицейских сзади, со стороны реки.
Что-то живое билось возле парапета…
Рыба.
Но не это было самым страшным. Сквозь образовавшуюся брешь, как сквозь распахнувшийся занавес, Сильвен и Тринитэ увидели…
…отнесенные от берега баржи…
…зеленоватое зеркало воды, над которой были заметны лишь самые верхушки платанов и тополей…
…какие-то обломки, уносимые течением…
— Нет, — прошептал Сильвен, чувствуя, как подкашиваются ноги, — Париж не горит… Париж
— Наводнение! — пораженно произнес Сильвен, который не верил своим глазам: прежде он видел нечто подобное лишь на фотографиях 1910 года, посвященных самому знаменитому парижскому наводнению двадцатого века.
Когда он демонстрировал эти фотографии через видеопроектор на своих лекциях, посвященных «Сене, холодному монстру», студенты полупритворно вздрагивали, глядя на затопленные набережные и мосты, на лодки в саду Тюильри, на деревянные мостки, переброшенные от одной крыши к другой… Но тогда эта «венецианская жизнь» продолжалась всего несколько дней.
«А сегодня, — подумал Сильвен, последний раз обращая взгляд на мутно-зеленый поток, поднимающийся, словно морской прилив, — уровень воды так сильно поднялся в течение всего нескольких часов!..»
Он и Тринитэ, одинаково пораженные, смотрели на эту мощную реку, поверхность которой уже была всего в каких-то двух метрах от набережной.
— Прямо как фильм-катастрофа… — завороженно пробормотала Тринитэ, глядя, как маленькая моторная лодка, опрокинувшись, разбилась об опору моста.
Но в тот же момент трое полицейских CRS бегом пересекли набережную Конти и, оказавшись возле двух нарушителей, стали теснить их назад, к Институту Франции.
— Здесь опасная зона! Приказом префекта полиции запрещено пускать сюда кого бы то ни было! — сказал один из них, буквально втолкнул Сильвена и Тринитэ обратно в крытый проход, возле которого они стояли, и протянул поперек него полосатую красно-белую ленту заграждения.
Им пришлось вернуться на улицу Сены, и они оказались с другой стороны от Французской академии — бесполезной, хотя и мощной каменной преграды между ними и рекой. Здесь по-прежнему толпились растерянные испуганные люди, напоминающие домашних собак, брошенных хозяевами.
Подняв голову к небу, Тринитэ увидела невероятное количество птиц, кружащих над кварталом.
Тут же вспомнив кадры известного фильма Хичкока[9], она не без иронии произнесла:
— Ну вот, хоть кто-то развлекается…
— А кто-то паникует, — прибавил Сильвен, указывая на небольшую группу людей, неожиданно
