налоговая амнистия. Предпосылок у этой идеи было две. Первая – это размер задолженности. Вспоминает Бендукидзе:
Те налоги платить было невозможно-бессмысленно, они не имели экономического оправдания. В результате ежегодно в бюджет недоплачивали около 20 процентов ВВП. Это означало, что реально скрытая задолженность составляла величину, сравнимую со всем валовым внутренним продуктом. Понятно, что нельзя из экономики извлечь деньги, сравнимые с валовым внутренним продуктом, как ни администрируй.
Вторая предпосылка заключалась в том, что после «кадровой чистки» налоговая полиция – некоррумпированная, энергичная, – по сути, представляла собой тотальную угрозу для экономики: куда ни придешь, везде обнаруживались нарушения.
Кетеван Кокрашвили, в 2004 году занимавшая пост заместителя министра экономического развития, а в 2005–2008 годах – заместителя государственного министра по координации реформ, рассказывает:
Уже на второй день после того, как я пришла работать к Бендукидзе, мы начали думать над налоговой амнистией. Проблема была в том, что грузины боялись участвовать в начавшейся приватизации крупных объектов, они опасались, что кто-нибудь подойдет и скажет: «Откуда у тебя такие деньги?»
Первоначально предполагалось, что амнистии будут подлежать все не уплаченные до 1 января 2004 года налоги. Но первое предложение, исходившее от Минфина, заключалось в том, что нельзя прощать уже начисленные, но не заплаченные налоги.
По мнению Бендукидзе, это была ошибка: «Таких налогов огромное количество – с пенями несколько миллиардов лари, – но большинства этих компаний уже попросту нет. То есть эта сумма просто висит гирей на налоговой службе».
Второе предложение – провести еще и так называемую финансовую амнистию: деньги можно легализовать, заплатив налог.
Бендукидзе был против этой идеи: «Я позвонил Марченко[188], который тоже проводил такую амнистию в Казахстане, и выяснил, что она особого результата не имела. Но поскольку это было условие, при котором бюджетный комитет поддержит налоговую амнистию, то получился такой гибридный закон».
24 декабря 2004 года парламент Грузии утвердил закон «Об амнистии и легализации недекларированных финансовых обязательств и имущества», вступивший в силу 25 января 2005 года.
Налоговая и финансовая амнистии носили одноразовый характер и предусматривали аннулирование скрытых до 1 января 2004 года налогов тем, против кого не возбуждены уголовные дела или за кем не признаны налоговые обязательства, а это почти 95 процентов налогоплательщиков. Предприниматели получили право вообще уничтожить бухгалтерские документы того периода. Более того, была введена уголовная ответственность для работников налоговых служб в случае истребования документов, относящихся к периоду до 2004 года.
По словам Саакашвили, это позволило вернуть многих в пространство закона:
Мы простили людям старые налоги. Прежнее правительство превращало в преступников всех бизнесменов, говорило: «Мы держим тебя за уши – не дашь взятку и не будешь лояльным – когда захотим, тогда уничтожим». Мы не простили чиновникам, занимавшим высокую должность. Амнистия не коснется их потому, что это они создали эту систему коррупции, и я не думаю, что мы должны были снисходительно к ним относиться. Зато их жертвы теперь вернулись в законное пространство. Теперь все будет по-новому, закон стал человечным, его можно соблюдать – и жить по-человечески. Налоги пойдут на строительство школ, казарм, на улучшение окружающей среды, все смогут увидеть, как используются отданные государству деньги[189].
Следующей важной частью налоговой реформы стало введение стопроцентной амортизации капитальных затрат.
В мире (например, в странах Евросоюза и в России) широко распространена такая схема амортизации, при которой вся стоимость купленного оборудования переносится на статью расходов постепенно. В Грузии же была применена 100-процентная амортизация[190]. То есть компания может отнести свои капитальные затраты на расходную часть в год совершения этих затрат. Если это большие капиталовложения, то с точки зрения налогового учета получается убыток, который можно отражать в отчетности еще пять лет и, соответственно, не платить налог на прибыль. Любая компания получила право на стопроцентную амортизацию.
Реформаторы рассматривали налог на добавленную стоимость как налог на потребление, каким он и является по сути. Именно поэтому при любом виде капитальной операции[191] НДС должен возвращаться. «Фактически эта норма в прямом виде отсутствует в большинстве стран, у которых есть НДС. Более того, есть директивы Евросоюза, которые запрещают возвращать налог на добавленную стоимость сразу же. Но мы считаем, что надо возвращать сразу», – объяснял Бендукидзе[192] .
Для инвестора этот пункт вместе с возможностью стопроцентной амортизации означает, что до тех пор, пока его инвестиция фактически не будет перекрыта доходами, компания будет платить только налог на имущество и подоходный налог с зарплаты сотрудникам. Что, бесспорно, очень важно для данного этапа развития экономики, так как позволяет привлекать в страну новые инвестиции.
Большой спор разгорелся по поводу подоходного налога. Администрация президента не хотела, чтобы он был плоским. Одобряя прогрессивную шкалу, она проявляла ложное чувство социальной ответственности: чем больше люди зарабатывают, тем больше (непропорционально больше!) они должны уплачивать налогов. В конце концов Бендукидзе сумел убедить Жванию, человека во многом левоцентристских взглядов, принять плоскую шкалу:
Во время совещания по поводу подоходного налога Жвания спрашивает: «А какой подоходный налог в России?» Я отвечаю: «13 процентов». Он говорит: «Давайте у нас тогда будет 12 процентов». Так у нас и получился подоходный налог в 12 процентов.
Однако таким размер налога сохранялся лишь до конца 2007 года. С 2008-го произошло одно из наиболее важных изменений – объединение подоходного налога с социальным. Социальный налог в 2004 году составлял 33 процента, а с 2005-го был снижен до 20 процентов. При их объединении в 2008 году суммарная величина составила не 32, а 26,6 процента, поскольку расчет ведется исходя из разных баз. И сразу же ставка была снижена сначала до 26 процентов, потом до 25 и сразу после войны в ноябре 2008 года – до 20. Более того, первоначально в законе предусматривалось дальнейшее снижение этого показателя до 15 процентов уже к 2012 году. Но в редакции налогового кодекса 2010 года этот срок был отодвинут – в 2013 году запланировано снижение до 18 процентов и только в 2014 году – до 15 процентов.
Объединение социального налога с подоходным, да еще и с дальнейшим снижением ставки, позволило сделать восстановление системы внебюджетных фондов практически невозможным. Вспоминает бывший первый заместитель министра труда, здравоохранения и социальной защиты Вахтанг Мегрелишвили:
В 2003 году, как раз перед революцией, в Грузии был принят пакет законов о государственном пенсионном страховании. И, начав работать в Фонде социального страхования в 2003 году, я с калькулятором посчитал, сколько можно будет получить, в соответствии с системой пенсионного фондирования. И получалась какая-то глупость: если я платил 33 процента в качестве социального взноса, то через 40 лет получал чуть больше, чем те, кто вообще ничего не платили.
Сейчас в Грузии пенсия представляет собой вид социального пособия, и пенсионного фонда нет – государственный бюджет универсален.
«Если подоходный налог составляет 20 процентов и нет единого социального налога, создать фондируемую пенсионную систему, которую я считаю крайне вредной, просто невозможно – 20 процентов подоходного налога невозможно расщепить. Для фондируемой системы необходим свой отдельный налог, который целиком будет равен 15–30 процентам от доходов. А уж как только подоходный налог будет составлять 15 процентов, с этой идеей можно будет окончательно попрощаться», – уверен Бендукидзе[193].
На этом примере хорошо видно, как наслаиваются друг на друга пласты различных реформ: часть налоговых изменений приводит к трансформации пенсионной системы. Но взамен того, от чего было
