— В том, что сказал старший инспектор Хэзлтон, что-то есть. Но в то же время не следует забывать, что до сих пор мы ничего существенного не добились. Несколько показаний, никак не совпадающих друг с другом, и, как обычно, множество людей, видевших, как она садится в машину, как ее тащат в машину и тому подобное. Одна женщина видела ее в окне дома, как она пытается выбраться наружу, — выяснилось, что это хозяйка дома, спьяну подравшаяся с мужем. Все впустую, не так ли?
Хэзлтон кивнул. Полинг поднял узкую руку, словно хотел предупредить вопросы, которых не последовало.
— Я уверен, вы делаете все, что в ваших силах. К примеру, очень важен тот киносеанс. Луиза, вместо того чтобы вернуться домой, ни с того ни с сего идет в кино. Почему? Мы говорили со всеми членами клуба, бывшими там по словам администратора. — Он указал на бумаги, лежавшие перед начальником полиции. — Безрезультатно. Но администратор утверждает, что Луиза все оглядывалась, как будто собралась с кем-то встретиться, а он не пришел. Положим, все так и было, но что это нам дает? По-моему, пора предпринять новые шаги.
Хэзлтон упрямо насупился.
— Призвать Скотленд-Ярд, да? Я утверждаю, мы справимся сами.
Полинг не дал спровоцировать себя на однозначный ответ:
— В данный момент я не хотел бы высказывать никому недоверия.
Начальник полиции перевел взгляд с одного на другого. «Знает, о чем речь, — подумал Хэзлтон, — он не глуп».
— Ну ладно. Кажется, мы договорились. Дело остается у нас. Хорошо, Хэзлтон…
— Слушаю, сэр.
— Журналист, ее знакомый… Гордон. Вы его проверили? Ничего?
— Ничего, сэр. Гордон утверждает, что пару раз пригласил ее в клуб, но скорее в качестве замены другой девушки — Салли Лоусон. Видимо, он интересовался этой Лоусон больше, чем она им, и та в конце концов предложила ему переориентироваться на Луизу Олбрайт. Ничего серьезного.
— Гм… дочь Боба Лоусона. Вы с ней говорили?
— Еще нет, сэр. Ее связь с нашим случаем весьма отдаленная.
— Но она знала Олбрайт. Возможно, ее стоит порасспросить. Я поговорю с Бобом Лоусоном и объясню ему.
Зазвонил телефон. Полинг, сняв трубку, передал ее Хэзлтону. Старший инспектор выслушал, обронил пару слов, что-то записал. Положив трубку, перечитал свои заметки и сказал:
— Это может оказаться интересным. Некая девушка видела Луизу в тот вечер, в четверть одиннадцатого, выходящей из машины. Похоже на правду, девушка помнит ее по школе.
— Почему не заявила раньше? — спросил Полинг.
— Она уезжала в отпуск и не читала газет.
— Где она ее видела? В Роули?
— Нет. В Хай Эшли.
— Они переглянулись. Имение Хай Эшли лежало среди холмов между Роули и побережьем. — С ней была какая-то женщина. А Луиза казалась совершенно пьяной.
Глава XII
СТРАНИЦЫ ДНЕВНИКА
Пишу это в тот момент, когда моя жизнь полностью переменилась, после двух Великих Деяний. Они врезались в мою память как чудесные линии художественных шедевров. Казалось, что моя теория жизни — это теория о Поведении как Игре, но как назвать Игрой то, что произошло? Разве не перешло оно грань игр Дракулы и Бонни?
Вот в чем вопрос, который привел меня в отчаяние. Ответ на него я искал у Мэтра, Фридриха Ницше. И я его нашел. Послушайте, что Заратустра говорит «Бледному преступнику»:
«Мысль — это одно, деяние — другое, и совсем иное — его результат. Колесо причинности не сцепляется с ними.
Именно от результата ты побледнел. Равен был своему деянию, когда совершал его, но вот результата его, уже совершенного, не снес…»
Можно понять это так, что дозволено размышлять о действиях, но не совершать их, что дозволена мысль о поступке, но не он сам. Это и есть Поведение как Игра. Но это ошибка! Ибо далее Мэтр говорит, что важнее всего — чистота намерений. Когда судья вопрошает:
«Почему убивал сей злодей? Чтобы грабить!»
Заратустра ему отвечает:
«Говорю я вам, что душа его жаждала крови, не корысти. Он возжаждал счастья смерти».
Чистота импульса, порыва, желание смерти. Сверхчеловек — это блеск безумия.
«Не ваш грех, воздержанность ваша к небесам взывает!»
Я никакой не сверхчеловек, я только бледный, ничтожный червь. Каким был и Мэтр. И все же я стал участником Великих Деяний, и Воздержание мое меня не поработило.
Говорю о двух Великих Деяниях, но на самом деле оно было одно. У Великого Деяния должен быть план и замысел, а у первого не было ни того, ни другого. Все вышло грубо, бездарно, плохо. Девушке нужен был секс, а Дракуле и Бонни — что было нужно им? Я пытался понять, но загадка осталась. Да, я знаю — они хотели того же. Потом она испугалась, а Дракула разгневался. Может, и он боялся. Все мы слабы и ничтожны.
Не жалею, что это случилось. Огорчаюсь, как все произошло. Если это и было Великим Деянием, люди не сумели быть достойны его.
Больше ничего не скажу.
Но второе Деяние было иным. Все по плану, все идеально. Первоклассный замысел.
Я сидел во тьме, смотрел фильм («Дракула» 1958 года, слишком современный, но есть несколько волнующих сцен — в одной у Дракулы кровавые глаза) и размышлял о той девушке. Я сидел прямо за ней, мог коснуться ее плеча. Но еще не настало время! Глядя на экран, на головку перед собой, я копался в собственных мыслях.
Бонни ей сказала, что я буду там, что она нас познакомит. В ней проснулось любопытство. Видел, что она разочарована, смущена, чувствует себя обманутой. Бонни, ждавшая на улице, заговорила с ней, сказав — я не смог прийти. Я сел в машину и, проезжая мимо, помигал фарами — мол, все в порядке, продолжай. Потом я подождал их в конце улицы. Сказав: «Вот и он», — Бонни подтолкнула ее в машину, но слишком стараться не пришлось, девушка села охотно. Я поздоровался и рванул с места. Все прошло отлично.
Девушка взглянула на меня, потом на Бонни, и в зеркале я увидел, что она удивлена и хочет что-то спросить, может быть, заявить, что хочет выйти. Но уже не успела. Бонни тут же прижала ей к лицу марлю, смоченную эфиром.
Бонни была ловкой, отличной помощницей. Один я был бы бессилен, с ней могу все. Бонни — та, кто мне нужен. Она стоит по уровню гораздо ниже меня, но она мой друг.
Обо всем остальном не к чему писать. В нем было наслаждение и экстаз, а потом, когда все прошло, — только кровь, и грязь, и ужас. Мука— это испытание. И я среди всего этого чувствовал себя всемогущим, величайшим, сильнейшим, не знающим жалости.
«Вверх твой путь — от человека к сверхчеловеку».
И все-таки — просто невероятно — часть моего существа скорбела, что это приходится делать, что-то шептало во мне, что все могло быть иначе. Некоторые вещи, которые делала Бонни, были мне отвратительны.
Это были Великие Деяния, особенно то, второе. Величайшие в моей жизни. Но в обоих присутствовал сексуальный мотив. Его нужно устранить. Свершение должно быть чистым.
Больше всего я жалею, что мы не записали все на магнитофон. Мы были слишком возбуждены, наши
