— Да, а теперь вот одна гонорея за другой… — вздохнул он, вытирая губы и некоторым образом повторяясь.
При упоминании дурной болезни молодой человек заерзал от смущения.
— Наверное, ваша дочь слишком часто влюбляется. И не всегда в достойных людей, — попытался он оправдать девушку.
— А где нынче достойные-то? Где они? Кто они? Вы, что ли? — И мучительная гримаса вновь исказила потрескавшиеся губы Себастьяна. — А наше правительство… — Тут несчастный отец счел необходимым сделать паузу, дабы перестроиться на почтительный тон. — Наше милое правительство, которое я слишком уважаю, платит мне за каждый триппер, увы, так мало, так ничтожно мало. Почему же не считаются с моими страданиями?
Молодой человек не очень-то понял, о чем тут речь и кто больше пострадал — дочь или папаша? — вынужден был признаться, что за ходом мысли собеседника трудно уследить.
— Передо мной ужасная дилемма, — тяжело вздохнул удрученный Себастьян. — Я ведь обязан информировать власти о каждом заболевании — я имею в виду нашу уважаемую санитарно- эпидемиологическую службу. И в том случае, конечно, если зараза исходит от моей кровной дочери… За это мне немножко платят, но я ведь понимаю, что это Иудины сребреники… Правда, иногда я вступаю в сделку с заразными господами и не сообщаю властям о их болезни, застарелой или вновь приобретенной. Подобные сделки для меня, честного гражданина, особенно мучительны, прямо-таки невыносимы, поскольку приходится наступать на горло собственной совести, хотя порой господа, опасающиеся скомпрометировать себя, сулят мне, разумеется совершенно добровольно, такую плату за молчание, которая приглушает мои страдания. Несколько золотых — ну что это по сравнению с моими душевными муками?!. Да, а как вы на это смотрите? — закончил он и, склонив голову набок, злосчастный и лукавый одновременно, стал ждать ответа.
Молодой человек, неискушенный в подобных делах, все еще не раскусивший скрытой угрозы Себастьяна, наивно заметил, что такие промашки, нет, вернее сказать, оплошности не следует скрывать. Сокрытие преступления ведет к соучастию.
— Вот как? Так-так-так! — с напором выпалил внештатный информатор государственной санитарно- эпидемиологической службы. — Гляди, куда хитрюга клонит! С парой паршивых золотых не желает расстаться. А сам, — он красноречивым взглядом окинул убранство комнаты, — живет весьма завидной жизнью. Оскорбительной для простого человека! Откуда появились все эти ценности? А?! — И он обозвал молодого человека гнусной жадиной, с чем едва ли согласится непредвзятый читатель, не имевший ни единого на то намека.
— Это я-то?! — искренне удивился тот. — Вы правда считаете, что я вступил в интимные отношения с вашей дочерью?! — И в его голосе уже появились свирепые нотки. — Между нами ничего подобного не было!
— Мхх… Так-так… Да-да… Уж не собираетесь ли вы меня уверить, будто говорили о бессмертии душ? — спросил папаша не без иронии.
— Вы угадали. В какой-то степени и о бессмертии душ, — подтвердил молодой человек и обратил свой ясный уязвленный взгляд на Себастьяна, старавшегося изобразить обиду.
— Да, это святой господин, он говорил мне о душе и о чертях с ведьмами, у которых под коленками мохнато, — донеслось из угла и было подкреплено утверждением: 'Это человек благородный!'
— Шерстинки, мохнатки! Ну конечно! — возликовал верноподданный гражданин, страдающий раздвоением личности, и пошел чеканить прокурорским тоном: пригревшийся здесь подозрительно богатый субъект с явными извращениями психики, субъект, с которым ему рядом стоять неприятно, одним воздухом дышать противно, этот субъект не только сам ударился в разврат, но и своими предумышленными действиями нанес ущерб объекту — милой девушке, лишив ее состоятельных клиентов, а вместе с тем части доходов, хоть и добываемых несколько сомнительным образом, но, как ни печально, являвшихся основным источником семейного бюджета. Неужто молодой человек еще не понял, что натворил: некоторые высокопоставленные представители власти, в том числе один уважаемый юрист, личный советник Его Величества Моноцетти по борьбе с проституцией, после известного 'инцидента' (ox, с каким отвращением он произнес это слово!) напрочь отказались от услуг его дочери.
— Что вы на это скажете, а?!
Действительно, что было сказать молодому человеку? Разве только от внимательного наблюдателя не укрылась зловеще пульсирующая жилка на его лбу.
'Объект амор-ти-зи-ро-ван, — будто бы холодно заявил Себастьяну тот достославный господин. — Мне это больше не нужно!' И бедный папаша объяснил молодому человеку, что именно пышная растительность на спине его дочери вызывала особый интерес достопочтенного юриста.
— Да, он ее поскребывал. Дальше-то он не заходил, — уточнила девица. — А его друг, толстобрюхий нотариус, эти волосики выщипывал. И он тоже послал меня куда подальше. А все из-за того, что спина теперь гладкая, гривки больше нет.
— Какой удар! — тяжело вздохнул Себастьян. — Но ты, дочка, преувеличиваешь, ты же сама говорила, что хоть выщипывал волосики, да не усердствовал… И что главное — всегда вырастали новые. А теперь?! Теперь никакой надежды не осталось, теперь спина голая, да, беспросветно голая, безвыходно голая… Вы должны нам выплатить компенсацию, государь мой! Тем более, что в тот отныне и на веки веков проклятый день, когда вы докатились до такого свинства, моей дочери ломаного гроша не перепало. И у нее возникли большие неприятности. С ее поклонником, Станционным Графом, который обычно получал свою долю — между прочим, на устройство их будущего дома — и никак не мог поверить, будто новый клиент такой бессовестный и жадный… Он изволтузил мою дочь! — И, набрав полные легкие воздуха (того самого, которым ему противно было дышать), он выпалил в лицо молодому человеку: — Сто золотых монет! И без промедления!
— Граф сказал, что между нами все кончено, — тихонько всхлипнула девушка. — Кажись, ничего мне другого не остается, как сунуть голову в петлю. Всему конец и баста! — Однако, едва произнеся роковой вердикт, она остановила взгляд на стеклянной полусфере, служившей прессом для бумаг, когда проветривали комнату. — Ой, какое прелестное яичко! — воскликнула она в восхищении. — Вот бы мне такое…
— Заткнись! — напустился Себастьян. И девушка опять сникла, впрочем, не в силах отвести взгляд от усеченного яичка, которое отбрасывало на письменный стол переливающиеся концентрические круги.
— Этот самый Граф — а я с трудом его терплю, поскольку он без достаточного почтения относится к нашим правителям, — измордовал девочку. После этого Магдалина скрылась в кустах за железнодорожной станцией. Прихватила с собой пять бутылок авиационного бензина и дышала им под большим платком. Целых три штуки опорожнила, когда ее нашли.
— Бензин клевый, кайф дает, — радостно хихикнула девушка.
— Ну да, ее нашли еле живой. И один уважаемый доктор сказал, что у Магдалины, судя по всему, размягчение мозгов… Еще пяток, нет, десяток золотых придется накинуть! Прежде мы шагу отсюда не сделаем! И вся недолга!
По всей вероятности, молодой человек немало удивился тому, что разжижение мозгов котируется гораздо ниже венерических напастей, только едва ли он поделился с присутствующими своим открытием — был слишком потрясен: выходит, в их благословенном государстве есть семьи, где источником дохода служит проституция и даже непристойные болезни. Возмутительно! До чего же гнусен мир, в который его подкинули, закутав в талар!
Во тьму обратил свой взор молодой человек, стоя на своем любимом месте возле окна, и, конечно, Себастьян не упустил благоприятной возможности — сунул в карман ножик с перламутровой ручкой.
Мрак. Мрак.
За маленькими сосенками проступали контуры нового городского района. В домах еще светились окна, хотя, наверное, далеко не все. И молодому человеку почудилось, будто там обозначились два ряда зубов — желтых, редких, с пробелами. Окна лестничных пролетов как длинные, острые клыки, витрины магазинов — тупые и широкие коренные зубы. А из темного провала, между двух рядов, вероятно, шибало солоноватым тошнотворным мраком. И внезапно в вышине над домами ему померещились черные дыры — глубокие глазницы воображаемого желтозубого черепа и в них злой, все всасывающий в себя вакуум.
